Книга Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди - Виталий Шипаков

Крепко удивленный его последними словами Новосильцев после Ванькина ухода вопрошающе взглянул на Чуба. На что тот не без гордости ответил:

– А ты как думал? На Дону любого звания люди встречаются, и прозвища напрасно не даются.

Жестокость – Княжича оказалась не напрасной. Вымолив у царского посланника обещание не казнить его, Иосиф рассказал всю правду о том, как оказался средь шляхетских лазутчиков. Откровения поляка не сильно удивили много чего понявшего за последнее время князя Дмитрия.

На Московию католический монах был заслан в самом начале Ливонской войны. Видать, уже тогда отцы-иезуиты стали приглядываться к русским землям. Известие о решении государя Грозного отправить в донские станицы своего посла да призвать казачество к себе на службу, как и предполагал хорунжий, Иосиф получил прямиком из Москвы, от знакомого боярина. Отослав гонца с сей вестью в Варшаву, пан сам не ожидал, какой поднимется переполох. Не прошло и месяца, как тот вернулся со строгим повелением не допустить вступления донских казаков в войско русского царя. Понимая, что даже хитроумному Иосифу это сделать не по силам, отцы-иезуиты прислали в помощь соглядатаю отряд бывалых, знающих московские обычаи, бойцов. Деньги же на подкуп разбойных атаманов были только обещаны, а потому Иосиф не рискнул сунуться к станичникам, чем дал возможность Новосильцеву опередить себя. Особые надежды ляхи возлагали на наемников малороссов, которые должны были вступить в Хоперский полк, чтоб завести его в засаду и подвергнуть полному истреблению. Причем задумки шляхтичей не ограничивались только уничтожением верных русскому царю донских казаков. Их гибель было решено предать огласке, как очередное бессмысленное зверство царя Ивана, чтоб взбунтовать весь Дон.

Закончив каяться, поляк с мольбой взглянул на князя Дмитрия. Раздавшиеся за стеной удары топора опять повергли пана в трепет.

– Не боись, то казаки пики рубят на кресты, а не виселицу ставят. Впрочем, если Княжичу сказ твой передать, он без виселицы обойдется, как кот крысенка, голыми руками тебя придушит, – насмешливо сказал Новосильцев.

– Но ты же обещал, – еле слышно прошептал лазутчик.

– Коль обещал, так отпущу. У нас, в отличие от вас, уговор дороже денег, – тяжело вздохнул царев посланник и вызвал начальника охраны.

– Отпусти эту сволочь, пускай метется на все четыре стороны, да поскорей.

Заметив недовольство атамана, он виновато вымолвил:

– Не серчай, Емельян, сам знаю, что глупость делаю, но иначе поступить не могу.

– Да я не серчаю, слово данное надобно держать, только если мы к полякам в руки попадем, живыми не уйдем, будь уверен, – ответил Чуб.

– А разве нам с тобой пощада их нужна?

– И то верно, – согласился Емельян, глаза его при этом сверкнули молодо да лихо, не хуже, чем у Ваньки Княжича.

Выйдя из шатра, князь Дмитрий посмотрел на убегающего лазутчика. Несмотря на все свои увечья, тот проворно, словно крыса, юркнул в траву и скрылся из виду.

37

Схоронить своих товарищей казаки порешили у подножия придорожного кургана, дабы видел каждый проезжающий последнее пристанище славных витязей, павших за отечество и веру. Новосильцев с Чубом пришли последними, встав на равных среди скорбно обнаживших свои лихие головы бойцов знаменной полусотни. Возле первой с краю могилы лежал Ордынец. Смерть не шибко изменила лик удалого казака. Лишь восковая бледность красноречиво свидетельствовала о том, что отважная душа навсегда покинула сильное молодое тело. Пригладив черные, растрепанные ветром Федькины волосы, хорунжий поцеловал покойного в холодный лоб, троекратно осенил крестным знаменем и дал казакам знак опускать его в неглубокую, наспех вырытую саблями могилу. Затем черпнул земли в свою нарядную шапку и со словами:

– Прощай, друг, прощай, душа казачья, – высыпал ее на Федьку, чтоб укрыть его навек от мирских печалей да радостей. Остальные казаки последовали Ванькину примеру. Как только князь с атаманом бросили по пригоршне земли на уже выросший могильный холмик, Ярославец воткнул в него сделанный из древка пики православный крест, и траурное шествие двинулось дальше. Простившись со всеми погибшими собратьями, хорунжий принялся читать поминальную молитву. Кода прощанье с убиенными закончилось, Иван почуял на себе полсотни полных скорби взглядов. Что ж, кому, как не ему, пусть приемному, но все же сыну православного священника, надлежало приободрить ужаленные страхом смерти души живых и благословить на божий суд души мертвых.

Став между замершим в скорбном молчании казачьим строем и рядом свежих могил, Княжич вновь заговорил, но уже не словами Священного Писания, а своими:

– Вот и все, проводили мы, казаки, наших братьев в мир иной. Жизнь со смертью, словно день да ночь, соседствуют и каждому рубеж меж ними суждено перейти. На сей раз призвал господь воинов доблестных: Федора Ордынца, Алешу Красного, Степана Ветра, – хорунжий перечислил по именам и прозвищам всех погибших. – Знать, в небесной рати в храбрых витязях тоже нужда имеется. Дай бог нам, как дал им, славно путь земной пройти да с честью пасть в бою за друзей, отечество и веру. Не хмурьте брови, казаки, не томите души мыслями печальными. Каждому свое – им память вечная, – кивнул хорунжий на могилы, – нам же в скором времени с супостатами сразиться предстоит, а печаль в бою плохая спутница, – с задором заключил Иван и, лихо сверкнув своими пестрыми очами, одел простреленную шляхетской пулей шапку.

Новосильцев с Чубом даже оглянуться не успели, как Княжич уже несся вслед ушедшему полку.

38

Ближе к полудню, когда вдали показался ставший на роздых полк, Чуб поравнялся с ехавшим впереди отряда в гордом одиночестве Ванькой.

– Ты чего такой грустный? Казакам печалиться не велел, а сам хмурый, словно туча грозовая. Гони тоску-кручину, Ванька, ты ж у нас нынче именинник. Всего три дня в походе, а уже успел самим шляхетским рыцарям бока намять. Рану-то землею хоть присыпь, – указал он на отметину, оставленную пановым стилетом.

– Землей нельзя, гноятся раны от нее, так мама говорила, – тихо, как бы лишь из уважения к атаману, ответил Княжич. Произнесенное почти по-детски прошедшим сквозь огни и воды казаком слово «мама» обескуражило Емельяна и он умолк.

«Все-таки Иван, даже по казачьим нашим меркам, шибко странный человек. Вражью душу загубить или лазутчика пытать ему что воды напиться и в то же время, как малое дите, никогда не скажет «мать», а всегда «мама» говорит», – подумал Чуб.

Первым их молчание нарушил Ванька. Как бы разгоняя тягостные мысли, он тряхнул кучерявой головой и уже своим обычным звонким, чуток заносчивым голосом спросил:

– Чего Иосиф-то поведал? Иль опять мне жилы из упыря из этого прикажете тянуть?

Услышав про лазутчика, князь, который ехал сзади их рядом с Ярославцем, охотно сообщил:

– Много интересного знакомец твой порассказал. Поляки-то намеревались малороссов к нам заслать да прямиком на все шляхетское войско вывести.