Книга Мозг Эндрю - Эдгар Доктороу

Значит, тебе довелось побродить по Белому дому.

Как я заметил, молодая жена отличалась высоким ростом и хорошей фигурой, но лицо выглядело каким-то фаянсовым, а глаза смотрели на меня, но будто не замечали моего присутствия. Золотистая лавина волос блестела в неподвижности, словно покрытая слоем шеллака. Окажись рядом со мной рядом Брайони, бедная моя девочка, она бы стушевалась — но только в первый миг — от соприкосновения с незнакомым срезом американской жизни. В свою очередь, эта женщина, глядя на простое, дивное в своей чистоте личико Брайони, на сияющие безыскусностью голубые глаза, упала бы духом, потому что всю жизнь изображала несвойственную ей искушенность.

Тебе хватило одного взгляда на нее, чтобы это понять?

Воспоминания о Брайони давали мне большие преимущества в плане восприятия. Словно во мне по-прежнему жила частица ее разума.

Такие возможности открывает когнитивная наука?

Пожалуй, нет. Скорее, такие возможности открывает страдание.

Глава десятая

На рабочем столе у него — у президента — был образцовый порядок: немногочисленные документы прижимал сверху снежный шар, который использовался вместо пресс-папье. Стоило тряхнуть этот шар, и на мальчонку, несущегося на салазках с горы, начинали падать снежинки. Я проникся жалостью к своему бывшему соседу по комнате. Он жил с осознанием собственной несостоятельности. Из окна своего подвала я почти все время видел сплошную вереницу подъезжавших лимузинов: из них выходили генералы и адмиралы, дипломаты, члены кабинета министров, официальные представители зарубежных государств — и всех он должен был принимать, потому как считался лидером свободного мира. Более непринужденно он держался на церемониях присуждения наград в области искусства, где выступали вокалисты и вручались медали кинорежиссерам, драматургам и актерам. Меня пригласили на одно из таких мероприятий, но я сидел в заднем ряду, чтобы оставаться незамеченным.

В Белом доме я вошел во вкус отведенной мне роли, став лейтенантом в негласной войне между президентом и его ближайшими советниками. У меня создалось впечатление, что в Овальном кабинете с необходимостью копируется антагонистичность внешнего мира. Наши внутренние отношения, как можно было подумать, становились символическим отражением всех вооруженных конфликтов. Я размышлял о том, как состязательность делает нас людьми. Мы с религиозным трепетом претворяем в жизнь каждую ее форму, будь то сдержанные дебаты или изнасилование и мародерство, грязные политические нападки или заказные убийства. Наши ночные уличные фонари у входа в бар, доходящие до рукоприкладства ссоры в шикарных спальнях, угрозы вполголоса на бракоразводных процессах. В наших семьях родители били детей, в школе хулиганы терроризировали весь класс, карьеристы в костюмах и галстуках шли по трупам, на дорогах водители подрезали друг друга, в дверях метро одни пассажиры расталкивали других локтями, государства разжигали войну, их армии бомбили города и десантировались на побережьях, где-то ежедневно совершались военные перевороты, без конца исчезали люди, в палаточных лагерях умирали несчастные, оставшиеся без крова, этнические чистки приравнивались к крестовым походам, в кровавых разборках устраняли конкурентов наркоторговцы, ширился терроризм, и каждый акт насилия, в любой форме, освящался в какой-либо точке планеты той или иной религией. В угоду ей человечество, склонное к политическим убийствам, геноциду и суициду, посещало излюбленные соревнования по кикбоксингу и петушиные бои, просаживало заработки на зеленом сукне, а потом возвращалось на работу, где играло на руку конкурентам, тянуло, что плохо лежит, устраивало финансовые пирамиды, подсыпало яд… а страстные любовники состязались в своем тесном мирке секса: одни льстиво домогались, другие с содроганием отказывали.

Весь список огласил?

Меня призвали как раз для того, размышлял я, чтобы мой бывший сосед по комнате смог получить хоть какое-то удовлетворение от весьма специфического противостояния Каторжнику и Скунсу. Однако здесь на кону стояло управление государством, а те двое были ближайшими советниками президента, который, в конечном счете, не мог обходиться без них, как и они без него. Итак, после нескольких отчетов Андроида я заметил определенную динамику. В какой-то момент, через две недели моего пребывания в Белом доме, мне бросилось в глаза одинаковое выражение лиц этой троицы: все с трудом сдерживали смех, и я понял, что великая дипломатическая традиция обогатилась новым типом единения. Этому триумвирату противостоял я один, и объектом насмешки стал не кто иной, как я: тем троим виделся у меня на голове шутовской колпак с бубенчиками. Мир застыл в ожидании очередной гражданской войны, ввода танков на рыночную площадь, террориста-смертника, цунами, землетрясения, утечки радиоактивного топлива из неисправного ядерного реактора, а здесь велась игра: сколько еще времени нужно продолжать этот спектакль, чтобы Андроид разгадал их жестокий розыгрыш; им просто хотелось развеяться, всем троим, прямо на рабочем месте в Белом доме, а я, юродивый, привносил комичность в их темную, антагонистическую, заряженную борьбой за власть рутину, нацеленную на управление миром.

Наконец, до меня дошло и настало время показать, с кем они имеют дело. Я прочел им последнюю лекцию Андроида на тему достижений мировой нейробиологии. Объяснил, что самый сложный вопрос, стоящий перед нейронаукой, сводится к тому, каким образом мозг превращается в разум. Каким образом этот трехфунтовый клубок делает из тебя человека. Я сказал, что мы работаем над этим вопросом, и если они ценят свои жизни или вообще жизнь, какой они ее знают, то те средства, которые правительство выделяет на развитие нейронауки, лучше присовокупить к военному бюджету. Закупить новые ракеты, мины, реактивные истребители — все ваши любимые игрушки, сказал я. Потому что, установив, как именно мозг обеспечивает нам сознание, мы научимся дублировать сознание. Вы успеваете следить за ходом мысли, док?

Успеваю.

То есть как, переспросил Каторжник, ты имеешь в виду — у нас появятся компьютеры, которые будут с нами разговаривать? Я такое в кино видел.

Не только, говорю, компьютеры, но еще и животные — генетически модифицированные и располагающие более высоким, нежели у обычных животных, уровнем сознания. Наделенные чувствами, настроениями, памятью, желаниями. Вон куда клонит, говорит Скунс, ни дать ни взять — Дисней, и они расхохотались. Я тоже посмеялся. Да, говорю, и это ознаменует конец мифического человеческого мира, который существует со времен Бронзового века. Конец нашего владычества. Конец Библии и всех историй, которыми мы себя тешили до сих пор.

Эндрю, ты действительно так считаешь?

Насколько же эти люди отгородились от действительности. У них было имперское мышление, у этих корпоративных культуристов, руководивших правительством. Они жили как бездумные, непогрешимые. Разбирались в антагонизме — и ничего большего не ожидали. Я сказал им, что нахождение с ними в одном пространстве вызывает у меня депрессию. Президент покосился в мою сторону: неужели это включало и его? Вы все безропотно обретаетесь внутри социальной реальности, сказал я, которую образуют война, Бог, деньги — сущности, давным-давно придуманные другими, и эти материи вы принимаете за исходную экзистенцию. О, я им такую речь закатил.