Книга Мозг Эндрю - Эдгар Доктороу

Эти люди вызывали у тебя сильную неприязнь, правильно я понимаю?

Каторжник и Скунс были самоназначенными стратегами вселенского масштаба. За ними шли колонны идеологов и бойцов мозгового центра. Президент всего лишь затесался в их ряды. Эту троицу связывали непростые отношения, и временами он невольно чувствовал, что те двое превосходят его не только числом, но и задатками. Не кажется ли вам, что он, поддаваясь на их уговоры, пусть даже самые убедительные, не противоречащие его интуиции, всякий раз испытывал некоторую досаду? Я так понял, что он использовал меня в качестве раздражителя, острого штыря, чтобы только их позлить, зная, что для них принудительное прослушивание моих лекций о всемирных достижениях нейробиологии равносильно оскорблению.

Он прямо так и говорил: Андроид (с хитрой улыбочкой), расскажи-ка нам о достижениях всемирной нейробиологии.

Могу сообщить, господин президент, что в Швейцарии сейчас ведется работа над мегакомпьютером, который сможет превзойти человеческий мозг. Медленно, но верно создается схема для имитации синаптических, нейронных возможностей мозга. При всей сложности нашего мозга число элементов, заставляющих его работать, конечно. Значит, создание мозга, функционирующего вне телесной оболочки, — это всего лишь вопрос времени.

Неужели это правда?

Буквально такой вопрос и задал мне с иронической усмешкой Каторжник. Не грузишь ли ты нас древними фильмами в жанре научной фантастики? Президент не знал сладу со своими приспешниками, Каторжником и Скунсом, которые, по сути, захватили все позиции принятия важных решений. Поэтому следующей его шуточкой стало заявление о том, что я, специалист в области мозга, на их примере занимаюсь исследованием руководящих мозгов. Им было не продохнуть, их ждали неотложные дела, военные задачи, а он еще измывался.

У вас, похоже, неплохие мозги, говорил он. Перспективные, как нефтяное месторождение: можно бурить.

Те двое не скрывали своего раздражения. В их глазах президент был дофином, начисто лишенным авторитета, а тем более устойчивости внимания. Их веру в собственное превосходство подрывало то, что он был избран на свою должность законным порядком, а они — нет. Он мог изображать президентскую поступь, направляясь к личному вертолету, но не был по-настоящему августейшей особой, какими, по их мнению, стали бы они на его месте. [Задумывается.] В других странах такие люди устраивали государственные перевороты.

И ты все это понимал?

Находясь в одном помещении с президентом Соединенных Штатов, поневоле становишься сверхнаблюдательным. Тех двоих мое присутствие бесило. Ко всему прочему, я был уверен, что по указке президента начну эксперимент по изучению мышления. Они и без того подозревали, что я разглядываю их под микроскопом; так почему бы и нет? Был ли в истории Соединенных Штатов хотя бы один случай, чтобы частному лицу подвернулась такая возможность? Но действовать следовало без промедления, пока президент не утратил интереса. Времени оставалось в обрез.

Каторжник и Скунс сделали себе карьеру в правительственных кругах. Их мозги были подключены к устойчивой нейронной схеме, которая обнаруживала себя в риторике войны, лишения свободы, пыток, политической власти, слухов, секса и денег. Поэтому я прочистил горло и, выдав каждому блокнот и карандаш, изложил суть игры «дилеммы заключенного». Отправлять их, как школяров, за дверь я, конечно, не стал, а просто побеседовал с каждым наедине и попросил его представить, что они плели сети заговора с целью свержения правительства, о чем стало известно президенту, потому как другой заговорщик проболтался. Теперь мой собеседник мог либо хранить молчание, либо в свой черед предать сообщника. Их выбор, объяснил я, в той или мере повлияет на решение генерального прокурора. Каждому предоставлялась возможность сдать или выгородить сообщника.

И они согласились в этом участвовать?

Как дети, получившие задачку. Сели на диваны в разных концах Овального кабинета спиной друг к другу и склонились над блокнотами: то хмурились, то закрывали глаза, то терли лоб — как-никак, они выполняли тяжелую умственную работу. Я заранее предупредил, чтобы они не переглядывались, но мог этого и не делать. В конце-то концов, мы погрузились в теорию игр. Выдашь сообщника — тебе же будет хуже, поскольку тем самым ты признаешь собственную вину; не выдашь — так он выдаст тебя, будет отпущен на свободу, а тебе впаяют пожизненное. И только при условии, что ни один не предаст другого, дело будет закрыто.

И что же было дальше?

Те двое занимали различные должности при нескольких правительствах. Теперь они поднялись до самых верхов.

Каким образом?

А кто лучше из них разбирался в тонкостях политики? Естественно, каждый, выбирая оптимальный для себя исход, мог только предать.

Как же хохотал президент, когда я показал ему их решения, записанные черным по белому. Этого следовало ожидать, сказал он.

Таким образом, ты проявил себя, правда?

Но иллюзий не питал. Ему потребовался сторонник, свой человек, но надолго ли? Он подарил мне маленький значок в виде флага, какой носят патриоты.

Вот как?

И даже сам приколол его мне на лацкан, как медаль. Так я был причислен к хорошим ребятам. И тем не менее в должности директора фантомной Комиссии по нейробиологии при Белом доме я продержался меньше трех недель.

Которые, так сказать, равнялись целой жизни.

Да. Однажды, в конце рабочего дня, президент повел меня на третий этаж и показал спальню Линкольна. Естественно, в бытность президентом Линкольн ни разу там не ночевал.

Может, она служила кабинетом?

Как бы то ни было, массивная мебель в викторианском стиле и тяжелые шторы говорили о том, что Линкольн вполне мог бы облюбовать эту спальню. Я поприветствовал обитателей…

Обитателей?

Видите ли, по личному распоряжению президента туда пускали на одну ночь щедрых спонсоров. Я увидел довольно спокойную чету, нисколько не кичившуюся близостью к главе государства; у мужа седины было на несколько десятилетий больше, чем у жены. Они распаковывали чемоданы. Когда смотришь на деньги, у них обнаруживается человеческое лицо. Мы дружно склонились над копией Геттисбергского обращения[36], лежавшей под стеклом на письменном столе.