Книга Вероника - Алина Знаменская

— Ника…

Он смотрел на нее так, как если бы она вернулась с войны с обожженным лицом. Или на костылях. А Ника все еще не убрала с лица свою улыбку влюбленной первоклассницы. И чувствовала свои слезы — те уже были на пути к глазам. Слезы торчали в горле и парализовали возможность говорить. Дело поправила Инга. Нике не пришлось ничего говорить и ни о чем спрашивать. Она подбежала к ним и вцепилась сразу в двоих. Большей частью своего тела прильнула к Коле, а рукой трогала Никино пальто.

Пока Инга бежала, с нее слетел капюшон, и ее крашеные волосы покрылись снежинками, дотронулись до Колиного лица. И он как-то привычно, непроизвольно ответил на это прикосновение — дотронулся до них носом. Это было бы незаметно со стороны, ибо не было осознанным движением. Так, невольное полудвижение. Но обостренное Никино внимание проглотило это полудвижение с жадностью голодающего.

— Ника, нам нужно поговорить, — сказал Коля.

Одной рукой он обнимал Ингу за талию, а другая металась между хозяином и Никой, стараясь помочь процессу общения. Будто Ника была инопланетянкой и Коля пытался наладить контакт с помощью жестов, поскольку она не знала языка. — Так получилось. Мы с Ингой любим друг друга и…

Он топтался и не мог придумать, что сказать еще.

Это прозвучало как «мы просим твоего благословения».

Ника повернулась и потопала назад, к метро. Теперь не надо было бежать. Сразу стало холодно. И больно.

Больно было всему телу, она вся превратилась в сплошной комок боли — мина таки разорвалась и разнесла в клочки все, что не было телом. Нарушились все связи.

Только ее вполне здоровое молодое тело двигало ее куда-то по привычке, и она тащилась за ним, разорванная в клочки.

Ноги сами привели ее в метро. «Добрынинская», «Серпуховская», «Тульская», «Нагатинская», «Нагорная», «Нахимовский проспект», дальше, дальше, до «Качалова». А потом — в обратном направлении: «Аннино», «Россошанская», «Пражская», «Южная», «Чертановская», «Севастопольская». На «Добрынинской» она вышла и пересела на кольцевую, чтобы не слышать как объявят: «Станция „Полянка“». Ей было так больно, что еще одного укола боли она бы не выдержала.

Сколько кругов она намотала в подземке? Проносясь в кишках ночной утробы города, Ника потеряла чувство времени. Вагоны пустели. Вскоре в вагоне остались лишь два пассажира — она и молодой человек в очках. Ника ничего не замечала. Она пролетала в своей прострации, как кукла-цыганка в трубе мусоропровода. В реальность пришлось вернуться, когда к ней обратился попутчик:

— Скоро метро закрывается, девушка.

— Да?

Она сделала над собой усилие и взглянула на парня в очках. По виду он мог быть как преподавателем, так и студентом. Других вариантов у Ники не возникло. Импортная дубленка и очки в дорогой оправе могли принадлежать преподавателю какого-нибудь вуза, а фирменные джинсы с потертостями были визитной карточкой всех студентов. «Москвич», — вяло подумала Ника, посмотрела на чистые белые руки парня с тонкими пальцами. Ника устало кивнула ему. Да, надо подниматься, выходить на какой-то станции и куда-то идти. Куда? Зачем?

— У вас что-то случилось? — поинтересовался парень без всякого выражения в лице. «Какое тебе дело?» — хотела уж было буркнуть она, но на препирания нужны были силы. Причем такое участие Ника считала не слишком-то характерным для москвичей.

Они все как-то больше в себе. «Участливы», пожалуй, бывали лишь жулики да аферисты. Так что парень или аферист, или же хороший человек, а следовательно, грубости не заслуживает.

— А у вас что случилось? — вопросом ответила Ника, внутренне застегивая себя на все пуговицы.

— Я с мамой поссорился, — ответил парень без всякого выражения и рисовки. Он не кокетничал и даже, похоже, не стеснялся того, что он, такой верзила, поссорился с мамой и от обиды вынужден наматывать круги в ночном метро.

— И что же? Домой не пойдете? Метро ведь закроют, — напомнила Ника, чтобы не показаться совсем уж черствой.

— А вы?

— Меня теперь в общежитие не пустят, у нас строго, — вспомнила Ника. Она словно на миг вынырнула из короткой амнезии — вдруг вспомнила, что живет в общежитии, а там строгие правила и комендантский час. — Можно на вокзал.

— вслух подумала она.

Парень поморщился.

Ника усмехнулась — да, на вокзалах сейчас не слишком уютно. Но ей все равно, горе раздавило ее до размеров булавки, а очкастый себя ценил, и его обида в сравнении с перспективой провести ночь на вокзале проигрывала. Вдруг под его очками появилась новая мысль.

— Послушайте! Вы можете мне помочь! — заговорил он, схватив Нику за рукав. — Пойдемте к нам.

— Зачем?

— Видите ли, если я приду один, скандал повторится. Или, еще хуже, мама всю ночь станет демонстративно пить лекарства и вызывать «скорую». А если я приду с вами, то…

— Она что же — обрадуется?

— Думаю, что не очень. Зато возьмет себя в руки и ничего не станет говорить до утра.

— Это почему же? — удивилась Ника. — Вы приведете человека с улицы, а она промолчит и сделает вид, что так и надо?

— Мама — интеллигентный человек, — с достоинством ответил парень.

«Студент», — равнодушно подумала Ника и поняла, что устала от разговора. Парня звали Игорем. Он привел ее в шестнадцатиэтажный дом где-то в районе новостроек. Пока ехали в лифте, Ника успела удивиться своему поступку, а также махнуть на него рукой. Пусть.

Ей все равно, кто такой Игорь, куда он ее везет и что от нее хочет. А к тому же на лице у него было написано, что он абсолютный маменькин сынок. И от предстоящей встречи с мамой он заметно нервничал. Игорь открыл дверь своим ключом, и они вошли в освещенную прихожую. Здесь не гасили свет, вероятно, ждали его возвращения. В квартире пахло корвалолом и какой-то травой. Ника тут же услышала шаги, и перед ней появилась дама средних лет в очках.

И в длинном атласном халате. Дама вошла в прихожую довольно стремительно, с открытым ртом. Но, оценив ситуацию, рот закрыла и в ответ на Никино приветствие сухо поздоровалась.

— Мама, я не один, — объяснил Игорь очевидное.

— Я вижу, — обиженно ответила мать.

— Это Ника. Это Елена Игоревна. Знакомьтесь.

Ника не знала, стоит ли протягивать руку для приветствия, потом решила, что нет, не стоит, и не стала.

Лишь слегка кивнула. В ответ получила такой же полукивок.

— Ника сегодня переночует у нас, — возвестил Игорь, и брови Елены Игоревны чуть дернулись. Она развернулась и устремилась на кухню. Вероятно, сейчас для нее главным оказалось, что сын вернулся домой невредим, а уж с кем, почему, это дело десятое.

А возможно, показное спокойствие давалось ей с трудом. Нике лень было вникать. Ее напоили горячим чаем и уложили спать на диване в гостиной. И когда в квартире все стихло и Ника осталась один на один с этой тишиной и темнотой, обступившей ее, она сдалась — она уже не в состоянии была бороться с болью, которая напирала все сильнее: сдавила голову, разлилась по всему телу, сжала сердце и принялась стучать в голове. Ника не могла не думать, что они сейчас там вдвоем. Она знала каждый закоулок детсада, где столько раз ночевала с Колей, знала наизусть его ласки и не могла не представлять, как в эти минуты он ласкает Ингу. Она слышала голос его и чувствовала запах, и некуда деться было от этого голоса и запаха. Они преследовали ее, изводили, мучили. Ника накрыла голову подушкой, слезы душили ее, хотелось выть. Она кусала одеяло, чтобы не слышно было рыданий, и не могла совладать с собой. Горе, нанесенное предательством двух близких людей, выворачивало ее наизнанку, требовало выхода и как наводнение не поддавалось контролю.