Книга Рукопись Платона - Андрей Воронин

— Надеюсь также, что вы ответите согласием на мою просьбу, — в тон ему добавила княжна.

— Что?.. Ваша просьба! Как я мог забыть! Это все Платон, он меня отвлек. Вот вам еще один довод против увлечения философией. Пфуй! Ваша просьба! Поверьте, фройляйн Мария, что я согласился бы на что угодно, лишь бы иметь возможность почаще видеться с вами.

— Такая возможность у вас будет, Павел Францевич. Как видите, ремонт здесь уже завершен, так что мне волей-неволей придется на время переселиться сюда, дабы самолично проследить за тем, как будет обставляться дом.

— О да! — с улыбкой, которая показалась княжне странной, воскликнул Хесс. — Доверять обстановку своего жилища прислуге нельзя ни в коем случае! Как это у вас говорят? Глаз да глаз!

Когда княжна наконец ушла, оставив его одного, герр Хесс подошел к окну и некоторое время, насвистывая себе под нос какую-то незатейливую немецкую песенку, смотрел на улицу, по которой с громом и лязгом катились груженные строительным материалом подводы. Город, без малого целиком уничтоженный огнем и пушечными ядрами, уже почти отстроился и активно рос вширь; летела пыль, стучали топоры, гремело железо, бородатые возчики медвежьими голосами понукали лошадей. Немец задумчиво почесал пухлую щеку согнутым указательным пальцем и перевел взгляд туда, где над крышами домов виднелись уцелевшие башни кремля. Над башнями в голубом безоблачном небе кружились вороны, похожие издали на чаинки, плавающие в стакане чая. Откуда-то из глубины дома доносился бодрый голос княжны, отдававшей распоряжения прислуге. Хесс покосился в ту сторону, в раздумье подергал себя за кончик носа и тихонько вздохнул. Княжна с ее невыполнимыми просьбами была для него досадной помехой; впрочем, он полагал, что надолго здесь не задержится — недели на две, не больше. А две недели можно и потерпеть; вряд ли за столь короткий срок эта молодая особа сумеет его раскусить.

Вдоволь насмотревшись на пыльную улицу и башни кремля, немец закрыл окно и подошел к своему багажу, который был кучей сложен в углу комнаты. Большая папка для эскизов стояла здесь же — кто-то аккуратно прислонил ее к стене. Хесс придирчиво осмотрел завязанные хитроумным узлом тесемки и пришел к выводу, что их никто не касался. Немец положил папку на пол, присел на корточки и развязал тесемки. Под стопкой девственно чистой бумаги в папке лежала еще одна пачка листов, которые были исчерчены уверенной рукой профессионального художника. Хесс выбрал два, на коих были изображены башни кремля и днепровский берег, переложил их в другую папку, поменьше, присовокупил несколько чистых листов, коробочку с углем и тщательно завязал обе папки особым узлом, изобретенным им самим еще в детстве.

Наброски, хранившиеся в папке, были сделаны в сентябре двенадцатого года французским офицером, который по неизвестной Паулю Хессу причине предпочел мирной жизни художника полную невзгод и опасностей карьеру кавалериста. Сей бравый воин прошел всю войну и ухитрился погибнуть в самом ее конце, в двадцати верстах от Парижа. Он умер от ран в госпитале при иезуитском монастыре и там же был похоронен, а все его имущество, в том числе и папка с набросками, перешло по наследству к отцам-иезуитам. Паулю Хессу неведомы были пути, по которым эти чудом уцелевшие наброски попали в его руки, но он полагал, что ничто на этом свете не делается без воли Всевышнего. Молодой уланский лейтенант так и не заслужил ни воинских почестей, ни славы живописца, но его рисунки могли принести пользу.

...Снизу опять донесся голос княжны — на этот раз она, кажется, кого-то распекала. Хесс улыбнулся, подумав об Огинском. По его мнению, все эти высокородные вельможи были предельно глупы, и Вацлав Огинский не представлял собою исключения. Жизнь по сути своей проста, и состоит она из множества крайне незатейливых вещей. Именно из-за обилия этих пустяков она может показаться сложной тому, кто не обучен смотреть в корень и за деревьями не видит леса. Огинский же и ему подобные во все времена воздвигали прямо у себя перед носом непроходимый частокол условностей и надуманных проблем. Доннерветтер! Уж если ты имел глупость прикипеть сердцем к такой сумасбродной особе, как княжна Вязмитинова, то нужно быть законченным кретином, чтобы отказаться от того, что само плывет тебе в руки! Любовь и политика несовместимы, тут надобно выбирать одно из двух и, выбирая политику, необходимо, черт подери, быть уверенным в успехе! Огинский же, этот высокородный болван, фактически бросил княжну ради дела, заранее обреченного на полный провал. Похоже, этот павлин бредил независимостью Польши; похоже, его обида на русского царя оказалась сильнее любви к княжне Марии, и он укатил в Петербург за своими драгоценными бумагами, не пробыв в поместье Вязмитиновых и суток. Что ж, скатертью дорога...

Выудив из кармана массивные серебряные часы на цепочке, немец откинул крышку и взглянул на циферблат. Было без четверти одиннадцать — самое время для небольшой прогулки. У него были дела в городе, да и чем еще заняться, когда в отведенной тебе комнате даже не на что присесть? Он прислушался, пытаясь по голосу определить, в какой части дома находится княжна, потом подошел к окну и выглянул наружу. Меньше всего ему хотелось, чтобы излишне гостеприимная хозяйка увязалась с ним на прогулку.

Оказалось, фортуна на его стороне. Выглянув в окно, Хесс увидел, как Мария Андреевна садится в стоявший у ворот экипаж. Прежде чем закрыть за собою дверцу, княжна подняла голову и окинула взглядом фасад нового дома. Немец отпрянул от окна, скрывшись в глубине комнаты: ему представилось, что, заметив в оконном проеме его физиономию, княжна может проникнуться жалостью к оставшемуся в одиночестве гостю и пригласит его с собой.

К счастью, его опасения оказались напрасными. За окном стукнула дверь кареты, раздался зычный окрик кучера, щелкнул кнут, и карета укатила. Тогда веселый немец, который сейчас был далеко не так весел, как на людях, отыскал свою шляпу, поправил пышный галстук, прочел короткую молитву на латыни и, взявши под мышку папку с рисунками, покинул дом.

Через четверть часа он уже неторопливо двигался вдоль древней, пестревшей выбоинами, полуобвалившейся каменной стены кремля, с глуповатой улыбкой глазея по сторонам. Внизу, под береговым откосом, на ярком полуденном солнце весело поблескивала широкая лента Днепра; от толстой каменной стены веяло прохладой и тянуло смешанным запахом сырой штукатурки и полыни.

Под ноги ему попалось рыжее от ржавчины пушечное ядро. Немец рассеянно попинал его квадратным носком башмака, невольно подумав о том, что чугунный шар, быть может, еще хранит на своей изъеденной ржавчиной поверхности микроскопические частицы человеческой крови.

Впереди виднелся пролом, оставленный, по всей видимости, взорвавшимся здесь в ноябре двенадцатого года пороховым фугасом. Протоптанная неизвестно кем тропа огибала бесформенную груду битых кирпичей и дикого камня, на которой уже поднялись ростки каких-то неприхотливых растений. Хесс увидел отбившуюся от стада козу, которая, стоя на большом обломке кирпичной кладки, обгладывала один из таких ростков. Ее желтые глаза с вертикальными зрачками были прикрыты от удовольствия, как будто она угощалась невесть каким лакомством. Когда под ногой Хесса стукнул потревоженный камень, коза вздрогнула, сердито мемекнула и убежала, смешно вскидывая костлявый зад.