Книга Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом - Борис Шапиро-Тулин

И действительно. Вначале диском завладела Лидия Васильевна Жмых – учительница русского языка и литературы, та самая, которую за глаза называли Кидивониха. На сей раз свое прозвище ей удалось с блеском подтвердить в тот достопамятный день, когда она отправилась на очередной урок, чтобы озадачить юных оболтусов волнующим образом советского паспорта из одноименного стихотворения В.В. Маяковского.

Подозрительный шум она услышала еще в коридоре, а распахнув дверь класса, увидела, как Серик Кургонял настойчиво пытался всучить некий предмет Лизе Беленькой, которая при этом почему-то визжала и отчаянно сопротивлялась.

Предмет был завернут в старую наволочку со множеством заплаток. Серик, видимо, не нашел ничего лучшего, как стащить ее вместе с бельевой веревкой у очередной жертвы и теперь хотел, чтобы его возлюбленная непременно сама высвободила подарок из этой оригинальной упаковки и поразилась сюрпризу, который слегка вибрировал и испускал тонкие лучи через прорехи в истончившейся материи.

Реакция Лидии Васильевны была мгновенной. Она вклинилась между Сериком и Лизой, вцепилась мертвой хваткой в наволочку, выхватила предмет, из-за которого шла потасовка, и произнесла свою коронную фразу: «К… иди вон из класса».

Очевидно, каждая из противоборствующих сторон приняла приказ Кидивонихи на свой счет, потому что и Серик, и Лиза Беленькая, потупив взгляд, вышли в пустой коридор, уселись на подоконник и провели на нем все 45 минут, пока их одноклассники выясняли, что именно достал поэт из своих широких штанин и почему это так поразило чиновника недружественной нам страны.

Как развивались дальнейшие отношения Серика и Лизы, история умалчивает, но когда прозвенел звонок и Лидия Васильевна, прижимая к себе отобранный трофей, гордо прошествовала в кабинет директора школы, Кургонял и Беленькая все еще сидели на подоконнике, упираясь затылками в холодное стекло, за которым покачивались немногочисленные снежинки. Более того, Лидия Васильевна могла поклясться, что, проходя мимо них, услышала из уст своего непутевого ученика фразу, принадлежащую великому Шекспиру: «Любовь – безумье мудрое: оно и горечи, и сладости полно». А когда Кидивониха в изумлении обернулась, первое, что бросилось ей в глаза, было зардевшееся лицо Лизы, которое та сразу же прикрыла руками.

Ни Лидия Васильевна Жмых, ни классик английской литературы Вильям Шекспир никак не вписывались в круг тех личностей, которых хоть как-то, хоть с большой натяжкой, но можно было бы соотнести со зловещими заговорщиками. Вряд ли Устин Пырько присовокупил бы к ним и того, кто чуть было не оказался очередным обладателем похищенного диска, то есть директора школы № 1/бис товарища Калуна. Хотя именно с его подачи исчезнувшая улика была пущена по очередному ложному следу, который в конечном счете привел всю эту детективную историю к неожиданной развязке.

7

Феликс Вальдемарович Калун был в Бобруйске фигурой заметной. И это несмотря на неказистую внешность, мелкие черты лица и ничем не приметную манеру одеваться. Появился он в городе через два года после войны и сразу в чине директора школы № 1/бис. На первый взгляд Феликс Вальдемарович казался типичным чиновником. От двубортного костюма, сшитого из темно-синего драпа, периодически тянуло стойким запахом кислых щей, иногда перебиваемым, правда, запахом жареной рыбы или еще чем-то достаточно терпким, проперченным и просоленным, что входило в кулинарный арсенал директорской жены. Взгляд его был каким-то застенчивым, словно смотреть в упор на собеседника ему доставляло определенные неудобства, голос был тихий, временами вкрадчивый, но при всем при этом школой товарищ Калун правил с твердостью необыкновенной, за что и получил прозвище Железный Фекал.

В этом прозвище странным образом переплелись, как тогда было принято говорить, два источника, две составные части. Первая часть соотносилась с железным товарищем Дзержинским, с которого великий поэт советской эпохи настоятельно рекомендовал «делать жизнь» – отсюда Железный Фе…, вторую часть позаимствовали из фамилии Феликса Вальдемаровича, а именно – первый ее слог – «кал». Уже одно это словообразование не могло не уготовить Железному Фекалу почетное место в анналах истории Бобруйска.

Поскольку достоверная информация о прошлой жизни товарища Калуна отсутствовала, то в городе начали складываться собственные версии его биографии. Бобруйчане решили, что он либо работал надзирателем в одном из лагерей ГУЛАГа, либо был полицаем где-нибудь в Западной Украине.

Обе эти версии, которые, впрочем, для бобруйчан странным образом составляли одно целое, вытекали из порядков, заведенных Феликсом Вальдемаровичем во вверенной ему школе. Основным нововведением стали четыре деревянные вышки, расположенные по периметру школьного двора. На эти вышки взбирались дежурные учителя, которым было приказано следить, чтобы их подопечные, высыпавшие во двор во время коротких пятиминуток, двигались строго по кругу, а тех, кто нарушал предписание, тотчас же отлавливали и ставили в центр для публичного порицания.

Особое значение придавалось вышке, находящейся в непосредственной близости от похожего на длинный сарай сортира, стыдливо приютившегося в отдаленном углу школьного двора. Именно туда устремлялась основная масса школяров, создавая вместо организованной очереди хаотичную толпу.

Педантичная душа Железного Фекала не могла смириться с подобного рода нарушениями установленного порядка, и потому учитель физкультуры (эта вышка числилась постоянно за «силовым блоком» школы) моментально спускался вниз и, раздавая подзатыльники, выстраивал желающих протиснуться сквозь заветную дверь в строгом соответствии с полученными указаниями.

Надо сказать, что шлейф тайны, тянущийся за Феликсом Вальдемаровичем с момента его неожиданного появления в Бобруйске, содержал в себе еще одну неразрешимую загадку. Соседи Железного Фекала рассказывали о странных звуках, доносившихся несколько раз в месяц из квартиры директора школы. Случалось это обычно глубокой ночью и ставило в тупик всех, кто волею судьбы был вынужден проживать в непосредственной близости от товарища Калуна.

Дело в том, что по ночам из его квартиры явственно доносились звуки государственного гимна. О том, что Железный Фекал был, как теперь выразились бы, фанатом этого музыкального произведения, жители Бобруйска узнали сразу, едва товарищ Калун возглавил коллектив школы № 1/бис. Каждое утро он выстраивал в коридоре первого этажа по одну сторону учеников, по другую – учителей, выносил из своего кабинета патефон, ставил пластинку с гимном и дирижировал нестройным хором. Отвлекался он от дирижерских обязанностей только лишь на фразе: «Нас вырастил Сталин – на счастье народа/На труд и на подвиги нас вдохновил». Но и здесь он не то чтобы вообще бросал управление хором, просто при этих словах Феликс Вальдемарович приподнимался на цыпочки и зорко следил за тем, чтобы, упаси бог, при упоминании имени вождя никто не халтурил и не шлепал беззвучно губами, изображая самозабвенное пение.

Но чтобы слушать гимн в своей собственной квартире, да еще ночью?! Горожане были поставлены в тупик. Ни одной мало-мальски разумной версии выдвинуто не было. Нельзя же было в самом деле считать версией то, что озвучила тетя Бася, произведя в течение нескольких дней мозговой штурм совместно со своим соседом, сторожем кинотеатра «Пролетарий». По мнению тети Баси, Железный Фекал в чем-то крепко провинился перед советской властью, а потому молился по ночам на портрет товарища Сталина, дабы избавил его вождь от наказания за все совершенные прегрешения, и уже потом, отвесив все положенные поклоны, завершал молитву пением гимна. В этой версии все, кроме предполагаемых преступлений, было столь неправдоподобно, что горожане решили ее полностью проигнорировать, отчего обиженная тетя Бася произнесла свою коронную фразу: «И эти шлимазолы еще мне будут говорить», означавшую в ее устах высшую степень презрения.