Книга Одинокая звезда - Дженнифер Чиаверини

— Но теперь я член их группы. Они пригласили меня, а я приглашаю вас.

— Но это не то же самое, и вы сами это понимаете. Когда–то я принадлежала к местной гильдии — Клаудия тоже. Мы начали посещать собрания еще маленькими девочками, вместе с матерью, и иногда даже давали мастер–классы. Ставили в бальном зале несколько квилтов, к нам все подходили, а мы невероятно гордились этим. — Миссис Компсон остановилась на нижней ступеньке, устремив глаза куда–то в даль. Потом вздохнула и пошла по мраморному полу коридора в западное крыло. — Но мы вышли из гильдии, когда другие женщины намекнули, что нас не хотят видеть.

— Каким образом?

— Их отношение было нескрываемо враждебным, поверьте мне. Даже Клаудия это заметила.

— Когда это было?

— Ох, точно не знаю. Лет пятьдесят назад.

— Пятьдесят лет? Но… не кажется ли вам, что пора дать себе еще один шанс? Женщины из Мастериц запутанной паутины очень приятные. Вам они понравятся. К тому же это отдельная группа, они не входят в местную гильдию.

— Ладно, милая. — Миссис Компсон остановилась у дверей кухни и взяла Сару за локоть. — Хватит об этом. Местные квилтеры дали ясно понять, что я для них нежеланная персона, и пока они не сообщат, что переменили свое мнение, я вынуждена думать, что ничего не изменилось. Я буду охотнее шить вместе с вами или одна, чем в группе незнакомых женщин, которые не хотят меня видеть в своих рядах. Итак, договорились?

Сара открыла рот, чтобы возразить, но выражение лица миссис Компсон заставило ее замолчать. Она неохотно кивнула.

Они пришли в гостиную, и Саре показалось, что там что–то изменилось. Она внимательней огляделась по сторонам и поняла, что исчезла аккуратная стопка простыней и подушек, которые миссис Компсон обычно держала на диване.

Миссис Компсон заметила ее взгляд.

— Между прочим, я решила перебраться в мою старую комнату, — отрывисто сказала она, прежде чем Сара успела проговорить хоть слово.

Миссис Компсон полистала книгу с образцами и нашла для Сары узор для третьего блока, «Маленькая красная школа». Для него Саре нужно было изготовить шаблоны — несколько прямоугольников разной величины, параллелограмм и еще один четырехугольник. Она вырезала из ткани заготовки, использовав все шаблоны, кроме одного, и миссис Компсон показала ей, как работать и с ним. Она велела Саре сначала обвести шаблон карандашом, потом перевернуть его и снова обвести, чтобы получилась зеркальная фигура.

Сара закончила прошивать прямые швы. Тогда миссис Компсон показала, как собирать детали, пришивая третий кусок ткани к двум другим, соединенным под углом. Сара прикрепила новый фрагмент к первому, сделав прямой шов до угла, где встречаются три фигуры. Затем она повернула новый четырехугольник вокруг иглы, пока следующий край не выровнялся с краем второй фигуры, и продолжила наметывать. Ей было трудно; оставалось лишь надеяться, что миссис Компсон права и с каждый разом сборка фрагментов будет даваться легче.

Убедившись, что Сара справляется с задачей, миссис Компсон приступила к работе над собственным квилтом.

— Ричард называл такой блок «Маленьким красным театром», — сообщила она с улыбкой, а ее игла прокладывала крошечные стежки сквозь разглаженные слои, плотно прижатые пяльцами.

— Почему?

— Вероятно, потому что папа когда–то сделал для него маленький театр красного цвета. Он стоял возле садов, там, где были конюшни и спортивная площадка. Ричард любил наблюдать, как отец работал с лошадьми, и поэтому папа мог держать его при себе и не беспокоиться за его безопасность.

— Где это было? Около беседки?

— Нет–нет. На краю старого сада, на земле, которую давно уже продали, чтобы построить дорогу до города. — Миссис Компсон положила пяльцы на колени. — Как же мы баловали этого ребенка. Да и надо было как–то компенсировать ему потерю матери.

— Вы потеряли маму? Она… это случилось, когда родился Ричард?

— Нет, слава богу. Это произошло через несколько лет, когда мне было десять, а Ричарду три года. Он хотя бы немного рос при ней.

— Мне очень жаль. — Слова Сары прозвучали до безнадежного нелепо.

Миссис Компсон сняла с пальца серебряный наперсток и протянула ей.

— Он был мамин. Она отдала его мне во время последней болезни. Клаудии она подарила другой такой же. Догадываюсь, что мама уже знала, что скоро оставит нас совсем одних.

* * *

Хотя мама запомнилась мне активной и веселой, она быстро уставала. Мы, дети, знали, что надо затихнуть, если она шла по дому, прижимая пальцы к вискам и почти ослепнув от головной боли, которая могла длиться много часов. Папа беспокоился за нее и часто посылал кузенов за доктором. Мама с неохотой подчинялась приказам врача лежать в постели и ограничить активность. Как только головная боль проходила, она играла с нами в куклы на полу детской, затевала с отцом балы, ездила верхом. Папа уговаривал ее чаще отдыхать, но она делала вид, что не слышит его, и тогда он притворялся, что все в порядке.

Ей была противопоказана новая беременность, но все получилось так, как получилось, и она радовалась, что родные тетки уже не могли отругать ее. Я долго не знала об этом. В то время мы с сестрой были в восторге, что у нас будет прибавление в семье.

Беременность была тяжелая, и Ричард появился на свет почти на месяц раньше. Нам, детям, не показывали его почти пять недель. Я случайно услышала, как старшие кузины шептались, будто взрослые не были уверены, что он выживет, и для детей будет проще, если они вообще его не увидят. После этого меня мучили кошмары.

Но младенец выжил и окреп, да и к маме, казалось, вернулись силы. Папа был счастлив, что у него есть сын. Нет–нет, он любил нас с сестрой, но мужчина всегда испытывает к сыну особые чувства. Во всяком случае, поначалу — потом сын подрастает, и у отца с ним начинаются конфликты, каких никогда не бывает у матери с дочерью или у матери с сыном. Так бывает всегда, и я не знаю, может ли кто–то объяснить эту закономерность.

Как я сказала, мальчик окреп, мама тоже какое–то время выглядела здоровой, но если Ричард благополучно рос, учился ходить, говорить и играть, то мама таяла у нас на глазах. Сначала она перестала ездить верхом, потом даже шить не могла, и вот однажды утром все проснулись, кроме мамы.

Каким мрачным и сиротливым стал после этого дом! Я даже стараюсь не вспоминать о том времени.

Наша жизнь продолжалась, как водится, но всем было тяжело. Мамин уход оставил зияющую пустоту в нашей жизни. Мы с Клаудией старались занять мамино место и растили Ричарда — конечно, с помощью наших теток. Я даже не знаю, как он ухитрился остаться милым мальчиком и не превратился в избалованного паршивца. Мы с Клаудией старались, чтобы он ни в чем не знал отказа. Мы с ней были парочкой юных наседок.

Отец тоже позволял ему все, как, по–моему, всегда позволял все маме. Когда Ричард требовал, чтобы ему позволили ездить верхом одному, хотя сам еще проходил пешком под лошадиным брюхом, папа сажал его на смирную старую кобылу и медленно водил по дорожкам. Потом брат подрос. Он не любил учиться, ему не хватало терпения, а когда я пыталась с ним заниматься, он убегал в амбар или в сад — посмотреть, не цветут ли яблони.