Книга Нить - Виктория Хислоп

Любопытные взгляды соседей скоро сменились улыбками. На следующий день, по пути домой из порта, где ежедневно раздавали бесплатную еду, Евгения снова встретила Павлину, и та опять заговорила с ней.

Немного осмелев, Евгения спросила, кто раньше жил в их доме.

– А вам не сказали? – удивилась Павлина. – Странно как-то. Выходит, вы даже не знаете, в чьем доме живете.

– Но ведь это больше не их дом?

– Ну да, они сказали, что уже не вернутся. Но кто знает, в наши-то дни? Политики говорят одно, а через минуту уже совсем другое. Ну конечно, так сразу вернуться у них теперь не получится…

Она, казалось, рада была рассказать что знает, и Евгения решилась спросить еще:

– А как их фамилия?

– Экрем. Она славная была женщина. Он тоже ничего, только, бывало, как напьется в кафенио, так слышно, как он ее колотит. А вы же знаете, мусульманам вообще пить нельзя! Но она-то была добрая душа. И три девочки у них были, все красавицы – глаза черные как уголь. И знаете что, я думаю, будь они постарше, не уехали бы из города, сбежали бы от родителей, но не уехали, так им тут хорошо жилось. Тяжело это все. Они-то, поди, надеялись, никто и не заметит, что они все еще здесь. Уехали куда-то в Центральную Турцию. Она так боялась, плакала в три ручья каждый день, пока собирались. Не могла представить, как это она уедет вместе с семьей бог знает куда, в какой-то чужой город. Я не удивлюсь, если она головой в воду бросилась где-нибудь по дороге. «Ты так совсем в слезах утопишься», – помню, говорю ей. А она мне: «Да я все равно утоплюсь, какая разница». Ну а потом давай вещи собирать, а он говорит: «Ни к чему это, мол. В новом доме и так все будет». А она говорит, что хочет, чтобы было свое, родное. А он говорит – нет. Так все спорили и спорили. Окна-то открыты, все слышно. Даже если их языка не знаешь, все равно понятно.

Павлина не отказалась бы еще поговорить, но Евгении хватило и того, что она услышала. Чем ярче вырисовывался облик ее турецких предшественников, тем меньше она чувствовала себя дома.

Через неделю после приезда в город Евгения немного заблудилась по пути из порта, и они все оказались у какой-то церквушки. Девочки, как утята, прошли следом за Евгенией в ворота, а затем по двору. Она толкнула дверь и постояла, пока глаза постепенно не привыкли к темноте. В церкви мерцала масляная лампадка, слабо освещая лицо святого – его темные, вытянутые к вискам глаза смотрели прямо на них. Через несколько минут они заметили, что старинные стены и потолок покрыты красивыми фресками, написанными в густых приглушенных тонах. Десятки лиц святых с тусклыми нимбами вокруг голов словно нависали над Евгенией и девочками.

Они по очереди зажгли по тонкой конической свечке и воткнули их в песок. Евгения догадывалась, что Мария с Софией молятся за отца. Сама она попросила Панагию и за ту семью, в чьем доме они сейчас живут. Она надеялась, что у них все будет хорошо, а еще – что они никогда не вернутся.

Нетрудно было догадаться, о чем молится Катерина. Ее губы без конца повторяли: «Мамочка», и это подтверждало то, что Евгения знала и так: мысль о матери девочку почти никогда не покидает.

От их свечек в церкви стало светлее, и теперь Евгения заметила, какая она маленькая и красивая. Фрески изображали святого, совершающего всевозможные чудесные подвиги, и здесь, в этом уединенном месте, у женщины возникло такое чувство, будто тысячи невидимых ушей слышат их молитвы. Она привезла с собой икону из их деревенской церкви в надежде, что в честь их местного святого построят новую, но теперь подумала: а нужна ли эта новая церковь, если рядом уже есть такой прекрасный Божий храм?

Все четверо стояли кружком и смотрели, как танцует пламя свечей. Тепло и атмосфера церкви в целом ощущались так сильно, что уходить не хотелось. Женщина с девочками простояли так, вероятно, минут десять-двадцать, пока не услышали, как заскрипели ржавые дверные петли, и в церковь не хлынул вдруг солнечный свет.

Огромный человек в черной рясе и камилавке вошел и словно занял собой всю церковь. Он поздоровался, и голос у него оказался слишком громкий для такого маленького помещения. Они вздрогнули, словно их застали за чем-то недозволенным. Это был священник.

– Добро пожаловать, – пробасил он, – в церковь Святого Николая Орфаноса.

Евгения перекрестилась несколько раз. Она не заметила имени святого над входом в церковь, но знала, что Николай Орфанос – покровитель вдов и сирот. После стольких месяцев неизвестности она вдруг ясно осознала: ее муж, отец девочек, мертв – иначе почему бы Господь привел их именно сюда? Наверняка это знак.

За последние годы столько женщин осталось вдовами, столько детей осиротело. По всей Греции было множество одиноких матерей и детей без отцов, и Евгения поняла, что в смерти ее мужа уже почти не может быть сомнений.

– Доброе утро, батюшка, – пробормотала Евгения и, обойдя его, поспешно вышла из церкви.

Девочки без возражений двинулись за ней, чутко уловив перемену в настроении матери.

Солнечный свет ослепил Катерину. Николай Орфанос. Покровитель вдов и сирот. Она была убеждена, что мама где-то ждет ее, и мысль о том, что она, Катерина, – сирота, не укладывалась в голове. И все же по спине пробежал холодок. Она не понимала, почему по лицу Евгении текут слезы, и решила: должно быть, от яркого света.

Вскоре они свернули на улицу Ирини и пошли с холма к своему дому, а навстречу им поднималась Павлина. На этот раз с ней была еще какая-то женщина, повыше ростом и необыкновенно красивая.

– Здравствуйте, – сказала Павлина. – Как дела, кирия Караянидис?

– Отлично, спасибо, – ответила Евгения.

Катерина загляделась на эту красивую смуглую женщину. Давно уже она не видела таких дорогих платьев, и оно немного напомнило ей одно из маминых – с легкими складками внизу, развевающееся на ходу.

Ольга представилась и спросила у детей, как их зовут. Они с Евгенией обменялись любезностями, а вскоре к ним подошла еще одна соседка.

– А это кирия Морено, – сказала Павлина. – Она с семьей живет в доме номер семь.

– А вон там мой сын Элиас, играет с Ольгиным Димитрием, – с гордостью сказала Роза Морено.

Евгения взглянула на двух темноволосых мальчиков, которые беседовали о чем-то, почти касаясь друг друга головами. Если бы они не были одеты настолько по-разному, их можно было бы принять за братьев.

Завязался разговор. Женщины рассказывали друг другу о себе, о детях, о том, чем зарабатывают на жизнь. Евгения поняла, что все они так или иначе связаны с шитьем и тканями, и, оживившись, сообщила, что сама раньше ткала ковры.

– Может быть, мой муж знает кого-нибудь, кому нужны ткачихи! – радостно воскликнула кирия Морено. – Я его вечером спрошу. Сейчас ведь все турки уехали, и вы не поверите, как пострадали из-за этого некоторые ремесла. Никто, наверное, даже не подумал как следует, какая это будет потеря для города, когда подписывали этот договор.