Книга Я украду твой голос - Сергей Бакшеев

Марк молчал, но генерал видел, что агент по кличке Композитор все понял правильно. На всякий случай он уточнил:

— Оружия и спецсредств применять нельзя. Только ваши исключительные способности. Мы подстраховывать не будем. Если хотите, это своего рода экзамен.

Марк протащил пакет с деньгами по зеленому сукну генеральского стола, прислушался к шороху. Затем достал деньги, пошелестел купюрами, запомнил звук. Когда пачка с деньгами юркнула во внутренний карман новенького пиджака, он встал.

— Я могу идти?

— Да. Офицер, который проводит до вокзала, ждет в коридоре. Он передаст вам прокомпостированный билет, будто вы только что сошли с поезда. Дальше доберетесь самостоятельно. Деньгами не сорите, лишнего внимания не привлекайте. — Генерал поднялся, хотел пожать на прощание Марку руку, но ограничился лишь короткой фразой: — Успехов. И без глупостей.

25 декабря 1949 года Марк Ривун остановился перед высокой обитой дверью дирижерской квартиры. За спиной визгливо уплывал лифт. О каменный пол звякнули металлические уголки нового чемодана. С подошв стекали грязные лужицы талого снега. Марк прислушался. Норкин был дома — скрипело старое кожаное кресло, пьяно чмокали пухлые губы. Позвонить? Карман утепленного кожаного плаща оттягивали ключи. Чекисты предусмотрительно вернули все личные вещи.

Марк самостоятельно открыл дверь и, не таясь, вошел в квартиру. Разуваться он не стал, задание следовало выполнить сразу. Альберт Михайлович заметил племянника, только когда тот оказался рядом с его креслом.

— Ты? — удивленно пялился дирижер на воскресшего племянника, сглатывая подступивший к горлу ком. — Откуда?

Марк молчал, выражая полное равнодушие. Норкин судорожно глотнул коньяк из залапанного бокала и попытался прикрыть страх излишней болтливостью. Но получалось плохо.

— Ты исчез. Мы волновались. Я сначала думал самое плохое… Мыслей себе не находил, то есть — места… Нет, все не так. Про тебя расспрашивали… Оттуда. И я не задавал вопросов. Сам понимаешь… А потом всё стихло, никто не интересуется. Я подумал, может, у тебя все в порядке. Ведь так бывает. Редко. А где ты был? У них?

Марк слушал унылое завывание морозного ветра за окном и поскрипывание окоченевших деревьев. Лысые неупругие ветки никак не помогут дирижеру. Тонкий слой снега лишь припорошил асфальт.

— А я оставил оркестр. Надоело. Надо уступить дорогу молодым. И с административной работы тоже ушел. Буду писать музыку. У меня столько творческих планов. — Норкин замялся и потупил взор. Рука плеснула остатки коньяка в бокал. — Я так журналистам заявил. И уже выдал одну симфонию. Ты не возражаешь? Мы ведь договаривались.

Он пригубил, но тут же отставил бокал. Спохватился.

— Да, ты еще не знаешь. У меня большая беда. Аделаида Наумовна погибла. Ее убили, подло убили. Рядом с театром. Из-за бирюлек и шубы! — Альберт Михайлович расплакался. — Теперь я один. Здесь. Совсем один.

— Скоро вы с ней встретитесь.

Марк произнес первую фразу после возвращения. От неожиданности Норкин ничего не понял и переспросил:

— Где? Она разве…

— Там. — Марк медленно поднял вверх палец. Дирижер съежился. Ривун покосился на бокал и распорядился: — Допивайте.

— Но, — пытался возразить Норкин.

— Пора! — уверенно кивнул Марк.

— А если я не хочу?

— Не заставляйте меня. Вы же всё знаете.

— Так надо?

— Надо. Не будем портить друг другу настроение.

— Ты думаешь…

Норкин затряс подбородком, допил коньяк, вытер ладонью губы. В глазах притаился страх.

— Куда?

— На балкон.

— Мне бы в туалет.

Ривун покачал головой.

— На балкон. Аделаида Наумовна ждет.

— Где?

Марк решил приободрить осунувшегося дирижера.

— Она там, внизу. Вот увидите. Скоро вы с ней встретитесь. Она ждет вас. Вставайте. Смелее.

Он помог Норкину подняться и подтолкнул к балкону. Дверцу сам открывать не стал. Чекисты научили не оставлять следов. На балкон он тоже не вышел, остался в темной комнате и шипящим голосом давал указания:

— Подойдите к перилам. Наклонитесь. Ниже, ниже. Встаньте на носочки! Видите ее? Она там. Еще ниже! Перегнитесь, вглядывайтесь лучше. Протяните к ней руки!

Тапочки Норкина оторвались от опоры. Тело перевалилось через перила. Звонко затрещали ломающиеся ветки. Краткий вскрик отчаяния, удар, хруст ломающихся костей. Затем хрип, бульканье кровавой пены в горле — и тишина.

На заснеженном балконе остались отпечатки ног только одного человека. Восьмью этажами ниже лежало его бездыханное тело. И никаких следов насилия.

Экзамен сдан.

Невозмутимый молодой человек подошел к телефону, набрал нужные цифры. Его лицо сохраняло полное спокойствие, а голос сбивался и трепетал от страха:

— Скорая? Приезжайте! Скорее! Я приехал домой, а тут такое… Я не могу говорить… Это ужасно. У меня разрывается сердце! Дядя упал с балкона… Адрес? Все вылетело из головы. Это кошмар… Норкин. Альберт Норкин. Прославленный дирижер и композитор. Его все знают. Я его племянник. Только что вернулся. Умоляю, приезжайте быстрее. Ему еще можно помочь.

Пройдя в самую большую комнату, которую жена дирижера торжественно именовала залом, Марк присел за рояль. Клавиши были открыты, на подставке стояли ноты. Марк узнал одну из своих примитивных симфоний, написанных по требованию дирижера. Длинные пальцы с отросшими ногтями пробежали по глянцевым клавишам. Чуткое ухо уловило фальшь некоторых нот. Инструмент требовал настройки. Марк поморщился.

Это была его первая неприятная гримаса с момента возвращения в квартиру дирижера.

Глава 19

Не прошло и года после начала работы агента по кличке Композитор, а генерал Бурмистров был уже дважды представлен к ордену и получил повышение по службе. Начальство, наконец, перестало кривиться от бесконечных автокатастроф с известными людьми и случайных убийств во время уличных ограблений. Теперь видные общественные и политические деятели умирали естественным путем или кончали жизнь самоубийством. Раньше тоже практиковались эти методы, но частенько они порождали волну неприятных слухов. То приходилось затыкать рот тупому патологоанатому, обнаруживавшему следы непонятного яда, то въедливый следователь фиксировал странную траекторию пули, мол, так не стреляются, то какая-нибудь соседка, старая карга, сообщала, что слышала возню в квартире повесившегося и видела в глазок, как оттуда выходили два подозрительных типа.

Но всё это осталось в прошлом. Композитор придал грязной работе блеск и налет респектабельности.

Иван Витальевич перебирал карточки из секретного досье Композитора и заново переживал приятные моменты. Взять хотя бы этот случай. Отбившийся от рук режиссеришка, везде и всюду предупреждавший, что его собирается сгноить МГБ, на глазах у иностранной делегации прямо во время спектакля хватается за голову и бросается вниз головой с балкона верхнего яруса. В результате — перелом основания черепа. Смерть безумца видели десятки зрителей. В центральной газете уважительный некролог — и нет больше надоедливого горлопана.