Книга Мотель "Парадиз" - Эрик МакКормак

В последующие несколько лет вышли три его романа – «Клетки», «Капитан Джек» и «Пир», все без особого успеха. Но на Арчи Макгау положили глаз националисты. Они снова и снова клевали его, поносили его книги, бранили их мрачными и никчемными.

Изабел Джаггард советовала ему поступать так же, как и все разумные люди на его месте – не обращать внимания. Она говорила ему, что этот род политических движений опирается на порядок и подчинение, которые прямо противоположны жизни и искусству. Но он не мог оставаться спокойным. Он был упрямец – с этой его чертой она познакомилась еще тогда, когда пыталась вносить в его книги редакторскую правку. Так же и с националистами – он поступил наихудшим образом. Написал письма во все газеты и центральный литературный журнал «Отечество», призывая к терпимости и справедливости; но этим лишь подбавил масла в огонь. Главный редактор «Отечества», человек по имени Ангус Камерон, с тех пор не упускал случая пройтись по поводу Арчи Макгау.

Но тут произошла удивительная вещь. Его последний роман «Пир», а затем и предыдущие два, стали продаваться – по-настоящему продаваться. Изабел Джаггард не могла угнаться за спросом. Каждый книжный магазин в районе требовал новых завозов, ежедневно, всего, что написал Арчи Макгау. Она радостно следила, как расходятся его книги, до того пылившиеся на складе. За одну неделю ушло все до последнего экземпляра, и она уже начала задумываться о дополнительном тираже. По всему выходило, что карьера Арчи Макгау наконец-то двинулась в гору.

6

Тут Изабел Джаггард повернулась к Джибу Дугласу, который совсем разнервничался, несмотря на все выпитое виски. В ее низком голосе появились льстивые нотки. Она сказала, что знает, как это трудно для него, но он должен рассказать свою историю и тем ее превозмочь. Но сперва он еще раз сходил за выпивкой.

В этот момент, наконец, заговорил Доналд Кромарти:

– Теперь ясно, почему не нашлось упоминаний о Захарии Маккензи в библиотечных архивах. Я должен был подумать о псевдониме.

Я тоже воспользовался паузой, чтобы задать пару вопросов:

– Захария когда-либо упоминал о путешествии в Патагонию?

– Не припомню, может быть. Он много где побывал.

– А говорил ли он когда-нибудь подробно о своей семье или об убийстве своей матери?

– Нет.

Вернулся Джиб Дуглас со своим стаканом.

– Теперь пусть Джиб расскажет, что он знает, – сказала Изабел Джаггард, – и пока он будет говорить, я подумаю, что еще может вам пригодиться.

Джиб Дуглас, урча, осушил стакан и глубоко затянулся сигаретой. Посмотрел на Изабел Джаггард, затем на свои руки и, наконец, собравшись с духом, хрипло заговорил.

7

Тогда я был еще студентом и примкнул к националистам. Мы много говорили и еще малевали лозунги на стенах вокзалов; этим все ограничивалось. И все же это было поинтересней, чем сидеть на лекциях.

Джиб Дуглас издал нервный смешок, как человек, который готовится рассказать что-то не слишком веселое. Он заметил, что рука, в которой он держал сигарету, подрагивает; это его раздражало. Изабел Джаггард слушала его, склонив голову набок. Ее красные губы чуть приоткрылись.

– Нам велели похитить Арчи Макгау (я знал его только под этим именем), устроить что-то вроде розыгрыша. Я не читал ни одной его книги, но Ангус Камерон, руководивший нашей группой, ненавидел его всеми фибрами души. Для нас этого было достаточно. Я вызвался участвовать в похищении – потехи ради.

Мы подъехали к дому Макгау июльской ночью. Он жил в одном из тупиков Старого Города. В такой час там не было ни души, но мы все равно боялись.

Начав рассказывать эту историю, Джиб Дуглас переменился. Сам он теперь был в ней всего лишь словом, но ему хотелось, чтобы история стала для этого слова хорошей декорацией. Всего несколько минут назад он нервничал и колебался. Теперь же он весь был поглощен рассказом, манипулировал им, стараясь сделать его более эффектным и запоминающимся. Он поглядывал на Изабел Джаггард, силясь угодить ей, – она и была его единственной слушательницей.

– Мы на цыпочках поднялись по узкой лестнице и приотворили дверь в однокомнатную квартиру Макгау. Он лежал на кровати; мы просто подошли и схватили его. Я сразу увидел, что он не спит, но он даже не попытался сбежать или позвать на помощь. Просто лежал и глядел на нас с ужасом. Он был в постели один…

8

… Он был в постели один, как вот уже много лет подряд. Ему было страшно, но не слишком, когда над ним склонились двое в черных шерстяных масках. Но он решил, что разумнее изобразить ужас, и так и сделал. По их движениям он понял, что они совсем юнцы. Он хотел надеть халат поверх пижамы, когда понял, что они собираются его увезти, но ему проводом связали руки за спиной. Он хотел спросить, зачем он им нужен, но квадратный пластырь, которым ему залепили рот, намертво сковал губы и превратил слова в глухой стон.

Одна из масок, коренастый молодой человек, заговорил хриплым шепотом.

– Заткнись! Или я тебя заткну.

Они стащили его вниз на еще не проснувшихся ногах, босыми пятками по холодному асфальту, впихнули его на заднее сиденье машины. То была старая черная машина с драными кожаными сиденьями. Она качнулась вперед и принялась пережевывать, изредка сглатывая, булыжник пустынных городских улиц, потом – мягко всасывать асфальт пригородных шоссе на юг.

Ему было страшно лишь чуть-чуть, так что он смог все спокойно обдумать. Он знал, что это, скорее всего, националисты. Не думают же они, что кто-то станет платить деньги за его освобождение. Невозможно, чтобы они так заблуждались. Может, его похитили в символических целях, как-то связанных с внезапной популярностью его книг? Поскольку он боялся только чуть-чуть, то позволил себе подумать: какая ирония, какой нечаянный комплимент – после всех помоев, вылитых на него, он стал достаточно известен, чтобы кому-то пришло в голову его похитить.

Милях в двадцати к югу от города, когда луна прорывалась сквозь облака, он мог различить сквозь окно низкие холмы, торчащие из пейзажа, как гигантские курганы. В такие холмы он любил помещать героев своих романов. Они были уже далеко от города, и он, только чуть-чуть напуганный, все больше чувствовал себя как дома. Машина замедлила ход, свернула на проселочную дорогу, что была как шрам на склоне холма, еще милю или две тряслась по колдобинам и, наконец, остановилась у стены, сложенной из плитняка, в которой виднелся пролом. Тишина.

Вокруг проступили силуэты еще дюжины машин. Тот из похитителей, что покоренастее, открыл дверь:

– Вылезай!

Он выбрался наружу, чувствуя, как постарел. Его босые ноги бунтовали против каждой колючки, каждого камешка. Его втолкнули в пролом и погнали по склону вверх по вьющейся овечьей тропе. Воздух был свеж и чист, пахло дымом и вереском. На мили вокруг пустоши играли в прятки с луной.