Книга The офис - Андрей Донцов

Самое странное – она начала с самого утра ожидать этой демонстрации. Той минуты, когда все сотрудники покидали свои рабочие места, а он выходил из кабинета, неуверенными – она была готова поклясться нарочито неуверенными – шагами подходил к ее столу, после чего раздавался легкий звон бляшки ремня и аккуратный шелест выкладываемых на факс «предметов».

Те пятнадцать-двадцать минут, в течение которых он испытывал, видимо, главное удовольствие в своей жизни, казались ей как минимум двумя-тремя часами. Но она ждала их без страха, без агрессии и ненависти. В ней проснулся животный интерес к этой процедуре. И она не знала, что с этим интересом делать…

4

Она нарушила запрет, хотя буквально сводило мышцы шеи от напряжения, такое ощущение, что боковое зрение расширило свои возможности. Ужасное… мерзкое… и бесстыдно глупое фальшивое действо.

Это на самом деле было чем-то из ряда вон выходящим. На уровне паха над факсом он держал черепаху… здоровую и живую… шевелящуюся.

Она захотела закричать, но не смогла… Какой-то нелепый детский розыгрыш… над ней издевались вдвойне все это время… издевались, оказывается, не просто над женщиной, а над дурой!

Она прижала руки к лицу и заплакала… все напряжение последних дней вырвалось сейчас наружу… она рыдала в голос как белуга.

– Пишите заявление… с завтрашнего дня… расчет получите за два ближайших месяца в том числе… – услышала она его голос. И потом он добавил: – Тупое женское любопытство…

Но на следующий день она не уволилась. И через две недели тоже. Дома ее скрутила резкая боль в животе. Аппендицит… Ей не должны были делать операцию, поскольку страховка еще не была оформлена, но в больнице закрыли на это глаза.

Развязка наступила и дома. Через два дня дед отдал концы. Благополучно и тихо отошел в мир иной.

Она не видела ни похорон, ни счастливых обладателей квартиры – родственников, которые чуть ли не обвинили Олю в его смерти. После выписки из больницы ей предстояла нелегкая задача – собрать вещи сразу в двух местах: дома и на работе. За две недели в больнице – а восстановление протекало не очень гладко – долго не сбивалась температура – к ней никто не пришел в палату. У нее не было молодого человека, который помог бы отнести вещи… Она работала и ухаживала за больным, а больше не делала ничего.

Может быть, надо было обзаводиться друзьями, подругами, любовником? Она это оставила на потом. Зря. Ей негде было даже остановиться на неделю, чтобы определиться с новым местом работы и жительства.

Спасение пришло за два дня до выписки – в больнице она познакомилась с учителем истории из простой московской школы.

5

– Лебедь грустная в очках, – обратился он к ней.

– Что? – удивилась она его фамильярности. Но когда подняла глаза, увидела взлохмаченные кудри, умные глаза, худощавую фигуру и словно сошедший из старого кинематографа образ. Образ из фильмов про Шурика и Дениса Кораблева.

– Что читаете? – спросил он, опережая ее негодование.

– Фандорина, в смысле Акунина…

– Да вы что – такие умные книги?

Он все говорил и смеялся над ней. Каждая фраза была похожа на легкое издевательство.

Но ей это нравилось…

Выглядел он так, словно еще вчера в пятидневном походе пел у костра песни Матвеева. Звезды с неба над палаткой и искры из пламени отражались в его глазах, несмотря на всю мрачноватость и скудность окружающей обстановки. Веяло от него чем-то родным и знакомым, чем-то не московским, а близким к родине.

– Кем вы работаете, что такой любопытный?

– Я зарабатываю бешеные деньги. Я – учитель истории. Вы же догадываетесь, сколько в Москве зарабатывают учителя. Рассказать вам об этом?

– Не надо, а то я расстроюсь и перестану работать.

– А вам и не надо будет работать, если выйдете замуж за учителя. Я все равно расскажу – только это все тайна: доходы, сами понимаете, тайные, нетрудовые практически…

Она и не думала об учителях, врачах, музыкантах, которых тоже в Москве было немало. Работа в офисе начисто вычеркнула из ее жизни эти категории людей. А ведь они тоже здесь жили, в этом городе. И они так не были похожи на обитающих в офисах тупиц, пафосных перед ровней, заискивающих перед руководством, пошлых в курилках, говорящих о работе и поливающих грязью начальство на свиданиях.

«Вот ведь, наверное, с кем можно посетить Центральный дом художника и какую-нибудь выставку на винзаводе, – подумала она и грустно поправила саму себя: – Можно было бы».

Какое дурацкое сочетание слов – можно было бы.

Такое характерное для Москвы.

Можно было бы купить квартиру, можно было бы повстречать мужчину, интересующегося чем-то кроме размера женских сисек и футбола, можно было бы найти достаточно адекватного и деликатного начальника – но в целом: можно было бы обо всем этом особо сильно и часто и не мечтать.

6

Она взяла его телефон и думала теперь, как глупо звонить ему с вокзала, зная, что он еще в больнице. Как глупо все, что случилось с ней в Москве.

Встретиться с преемницей ей не удалось. Но она хорошо представляла, как выглядела новая секретарша.

Ей уже не хотелось, как раньше, кого-то предупреждать, звонить, разыскивать. Мешать директору в его странных забавах. Было ли это какой-то мужской забавой или действительно он испытывал комплексы, связанные со школой и с учительницей. Насколько они были важными в его жизни или все-таки это просто глупое баловство.

Столько всего произошло с ней за последнее время. И теперь ее мысли занимал сохраненный в записной книжке номер телефона. Впервые за все время пребывания в Москве, да и за все годы ее жизни, телефон, по которому ей не терпелось позвонить. Чтобы услышать его шутки, его подколки, за которыми стоял добрый и ироничный человек, любящий свою немодную профессию и уважающий в людях что-то кроме денег.

Эта идиотская надпись про яйца на факсе… Интересно, она уже накарябана маркером на офисной доске? Теперь-то она поняла, кто ее написал. Она думала, что это бунт секретарши-предшественницы, а это была его нехитрая установка…

Смех, да и только. Га-га-га! Вот так вот по-московски.

Поезд через четыре часа. Она вдруг почувствовала, что если сейчас покинет Москву, то больше никогда не вернется. Она обманывала себя словами про «необходимость немного перевести дух на родине», «про набраться сил и сразу назад». Это был самообман. Никакого назад не будет.

Второй раз в Москву не соберешься. Ее засосет возможность посещать после работы кружки и различные курсы, заходить из одних гостей в другие, жаловаться и нудеть про недоразвитый рынок работы, читать на ночь книжки, не засыпая на третьем абзаце второй страницы, – и прочие тихие провинциальные прелести.

Это будет называться ее родной знакомой жизнью, но в глубине души всегда будет жить чувство разочарования собой. Подростковое чувство горечи за поражение в придуманной самим собой игре.