Книга Намерение! - Любко Дереш

А еще я снова подумал: «Это та, которую я возьму с собою».

Гоца докурила и пошла по темному коридору налево, в кухню, такую же большую, как и мастерская. Включила музыку. Музыка звучала негромко, но ровно. Видимо, в помещении тоже было несколько динамиков в разных комнатах. Звучало что-то мелодичное и ритмичное, с мягкими глубокими басами. Тоже минимал, благодаря сегодняшним сетам я уже научился его узнавать. Под впечатлением от атмосферы мастерской музыка показалась такой же, как и ее хозяйка – чистой и красивой.

Я снова осмотрелся вокруг. Художники излучают большие порции энергии, когда рисуют, и от этого их мысли завешивают рабочее пространство, как паутина. В пространстве Гоцы мне было комфортно, вокруг нее было свежо и чисто.

Возвратилась она с недавно начатой бутылкой мартини, запотевшей, потому что прямо из холодильника. Отпила малость из горла и передала мне. В животе забурчало – мне хотелось не выпивки, а чего-нибудь поесть. И все же я глотнул порядочно. Мартини оказалось сладким и согревающим. После него появилось желание закурить сигарету и глотнуть еще этой пахучей красоты. В мастерской Гоцы я чувствовал себя защищенным. Никто никуда не спешил, тем более я: чем проводить время в квартире Акопа, предпочитал энджоювать лайфом тут.

Я еще раз глотнул из бутылки, прислушиваясь, как добреют внутренние органы. Гоца тоже окосела, она еще в кафе немало хильнула.

– Знаешь такого Леонардо да Винчи? А Микеланджело? Знаешь?! Молодец. Наверное, готовился перед тем, как идти смотреть на картинки? – Гоца усмехнулась. – Они великие, но не творцы. Копировальщики. Что видели, то и рисовали. Они не сотворили ничего нового для глаза. Ничего сенсационного, ничего потустороннего. А нефигуратив – я специально хотела тебе раскрыть эту тайну, тоже подготовилась – нефигуратив позволяет в творчестве быть свободным. Ты можешь делать что хочешь. Ничто не задерживает, главное – не задерживай себя сам. Творчество означает раскованность. Спонтанность. Это свобода. Ты понимаешь, что я говорю?

– Я понимаю, что ты говоришь, – повторил я. Мартини ударило в ноги.

– Существует такая вещь, как абстракция. – Гоца сделала смешной жест пальцами, словно взяла это слово в кавычки. – Абстракция ничего сама про себе не говорит. Каждый должен сам что-то найти в ней. Чем более абстрактно ты творишь, тем лучше ты можешь передать то, что хочешь. Тем меньше условностей тебя сковывает. Ты можешь достигнуть невозможного.

Меня охватило волнение от осознания, как шикарно все сошлось.

– Ты видишь! – воскликнул я.

– Вижу что?

– Я узнаю это в твоих работах. Я вижу, что ты видишь , но видишь ли ты, что ты видишь ?

Она рассмеялась:

– Ты классный. Такой весь сконцентрированный, собранный. Но ты можешь расслабиться тут, – и Гоца что-то сделала одним глазом – подмигнула или как-то так повела взглядом, у меня аж мурашки по животу забегали. Стало горячо. – На, допей.

– Понимаешь, – я снова попытался пояснить, опорожнив бутылку, – есть такие люди, у которых светятся глаза, как у Гагарина. Они тоже видят… У них глаза светятся… по-настоящему!

Гоца снова засмеялась. Поднялась со своего кресла и села мне на колени. И я уже совсем растерял умные слова, которые подготовил для нее. Она обняла меня рукой за шею и прижала к себе. Она пахла легкомысленными духами, я запомню это.

– Такой смешной! Говорит и говорит! – мурлыкала она, позволяя просунуть ладонь себе под лифчик. Раз пуговка, два пуговка, и рубашка разлетелась в стороны. Задрав бюстгальтер, я по-детски припал к теплу ее грудей.

А дальше уж должен был действовать не как мальчик, но как муж.

Раз, обнажаются ее ягодицы, два, ее трусики опускаются до колен, три, наши кожи на бедрах прижимаются.

Раз, острая боль в паху, два, словно мягкий удар мастихином, три, оплывают все краски.

Раз, водоворот подступает, два, ее пальцы вжимаются в кожу, три – я изливаюсь терпким кипятком.

Наши тела словно узнали друг друга после долгой разлуки. Держа ее на своих коленях, мягкую и достигнутую, я втянул носом запах, что стоял над нашими телами. Отныне я всегда смогу распознать среди искусственных ароматов ее тайную женскую составляющую, ее многозначительный секрет , который и превращает искусственные запахи в букет.

Гоца провела меня за руку в свою спальню, так что я пытался настроить себя на еще один подвиг. Но прежде чем я скинул второй носок, заметил, что Гоца уже спит пьяным сном. Лег рядом с ней и мгновенно заснул.

21

Наутро закурлыкал мой наручный будильник. Пора было опять топать на смену. Я быстро его выключил и понял, как меня уже задолбала эта работа. Гоца спала на животе, уткнувшись носом в прикольную зеленую подушку. Я решил ее не будить.

Не включая в коридоре свет, нашел двери в ванную и туалет. Закрылся там и попробовал привести себя в сознание водными процедурами. Немного постоял под душем, пытаясь смыть с кожи запах табачного дыма. С болезненно-приятным чувством в груди вытерся Гоциным полотенцем, наслаждаясь его запахом. Когда взгляд мой пробегал по ее купальным аксессуарам – шампуням, кремам, экзотическим бальзамам, – в душе поднималось сладостное волнение. За полотенцем на змеевике висели выстиранные трусики.

Обстановка, запахи вгоняли меня в непривычную чувственность, и я по быстрее вышел из ванной. Самое время бежать на смену. Дверь тихонько прикрылась за мной, и я выскочил из подвала на сырой предрассветный воздух.

Глава VII Прощай и забудь. Попытка абстрактного базара

1

Часы того дня тянулись, как назло, медленно. Я все ждал, когда же она появится. Сердце вздрагивало от каждого посетителя, но всякий раз это был кто-то другой. Мысли сами бросались к делам прошедшей ночи, ощупывая каждую болезненную подробность, каждый горячий нюанс нашего времени вдвоем. За каких-то четыре часа я успел передумать столько всего лишнего (бросили! использовали! она уже с другим! она жалеет о случившемся! но нет же, она так прижималась ночью! она распутница, ко всем прижимается! она хочет побыстрее все забыть! она не может выйти из дома, потому что ты не так захлопнул дверь!), что чуть не возненавидел ее. И только взгляд на часы – было едва десять утра – показал, что в своих страшных подозрениях я зашел слишком далеко от действительности. Гоца могла все еще спать.

Но это не успокаивало меня. Я психовал от того, что набрал на этой неделе так много смен (хотел в будущем немного освободиться) и не мог взять ситуацию под свой контроль.

Только когда на смену после обеда приполз медлительный спросонья Гагарин, только выпив с ним по чашечке кофе, только выкурив в благословенной послеобеденной тиши по сигаретке, я ощутил прилив сил и спокойствия. Мне стало все равно, придет она или нет – как будет, так будет.

Гагарин сидел напротив меня, откинувшись и расслабившись, и улыбался так, словно ему были прекрасно видны все движения моих мыслей, которых в его обществе становилось с каждой минутой меньше, и общее направление ему нравилось.