Книга Венера туберкулеза - Тимофей Фрязинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Нет его.
- Как нет?
- Перевели по болезни на тубзону. ИТК 19.
Мне объясняют, как туда добраться. Противоположный конец Самары. Три пересадки в душных автобусах с двумя пакетами еды. Железная дверь. Накрапывает дождь. Звоню.
- Вам чего?
- На свидание.
- Сегодня нельзя. Только завтра.
- А передачу возьмете.
- Нет.
- Но я здесь проездом, завтра не могу, приехал издалека.
- Ничем помочь не могу.
- Позовите начальника.
- Его нет.
- Кого-нибудь, кто его замещает.
Выходит мужик в форме с золотыми зубами:
- Я прекрасно вас понимаю, но я не уполномочен решать вопросы с передачами, а у сотрудника, который этим занимается, сегодня выходной.
Железная дверь захлопывается. Накрапывает дождь. Я стою с сумками полными едой, за стеной лежит больной человек, который очень нуждается в этой еде, мне хочется ему помочь, очень хочется сделать добро, но путь к нему в мире команд закрыт, ибо обремененность властью имеет своей сутью проверку человека, достигшего высот, на добро.
На долгожданно сухом мартовском асфальте улицы Никольской города Москвы неподвижно лежал мужчина. Полдень. Временами радует редкое еще, весеннее солнце. - Он просто шел, и сам неожиданно упал на землю, - женщина, ставшая очевидцем последнего мерцания человеческой жизни, громко объясняла ситуацию сотруднику милиции, дабы поостудить его криминальный склад ума.
Представитель органов правопорядка уткнулся в рацию. Из-под головы мертвого натекла небольшая лужица темной, как ночь, крови. Вокруг продолжалось разностороннее движение пешеходов. Мысли сотен оказавшихся здесь людей будут натыкаться на смерть, поджидавшую их напротив обувного магазина с башмаками, выставленными на коробки. Еще десять метров до щелчка, еще 30 секунд до перемены. Умерший потрясающе служил единению, множество работающих единоличных мозгов здесь отключались от своей суеты и обращались к одному и тому же предмету. Со стен церквушки, находящийся по ходу к Кремлю, лик Христа посмотрел так строго, как не смотрел до этого никогда. Человек среди бела дня и при большом стечении народа неведомой силой был выключен из жизни. Я прокашлялся как на каторге. Белого снега, чтобы на его фоне оценить то, что отошло из моих легких, поблизости, как назло, не оказалось. Каждый раз это может быть кровавый кусочек пульмы. Меня опять стебало. Слабость, тошнота, потные ладошки, жар, временами боль в области легкого. Удручающие, согласно моему жизненному опыту, симптомы. Вполне может быть, что это начало конца. Буду счастлив, если протяну еще год. Лучше - два. Когда смерть уже задевала тебя плечом на узком мостике жизни через реку вечности, то свой путь начинаешь видеть исключительно через призму новой встречи. Как только ты начинаешь слышать ее отдаленные, но знакомые шаги, намек на присутствие, знакомые сигналы ее возвращения, то в голове моментально созревает готовность к тому, что умереть можешь уже через час. Резко и неожиданно. Так, как однажды уже чуть не умер. На туберкулезном диспансере это прекрасно знают все. Каста зацепленных смертью.
- У меня одного легкого вообще нет, отрезали, - 20-ти летний Стас поднял футболку, оголив свое уродство, справа кожа обтягивала впадину в тело, - ребер там тоже нет, если бы с операцией хоть чуть-чуть промедлили, то я бы откинулся.
От шеи до подмышки простирался неуклюжий устрашающий шрам. Спина выглядела перекошенной, горбатой, лопатка словно висела. Стасу было далеко до эталонов глянцевых журналов. Его худющая физиономия, ненормально тонкие запястья рук, сутулость, ужаснув, бросились мне в глаза сразу, когда я впервые зашел в палату, где мне предстояло столкнуться с новым миром, никогда не понятым теми, кто находится вне его.
- Я уже два года по тубанарам живу, - Стас варит на плитке вермишель и рассказывает о своем пути; здесь все говорят о болезни чаще всего, - нигде нихуя не лечили, только хуже становилось, если бы в Москву из Астрахани не перевели, то не знаю, чтобы сейчас со мною было бы.
Высохшие тела, непрекращающийся кашель в пять легких, водка и душевная боль наполняли собой больничные обители в центре Москвы. Совсем другим был наполнен кинотеатр «Пионер» на Кутузовском проспекте, где Шудик организовал встречу Глазьева с людьми, бескорыстно отработавшими целую ночь наблюдателями во время выборов в президенты. Комбинатор. Иллюзия является совершенным оружием в руках тех, кто умеет ее создавать и окунать в нее нужного человека. Когда вокруг тебя разыгрывается спектакль, то ты начинаешь жить в игре актеров, которая, быть может, не имеет ничего общего с тем, что творится тогда, когда главный зритель уходит, а постановка сворачивается. Ведущие политики становятся объектами манипуляций так же жестоко, как и простые люди. Небольшой зал с красными креслами был полон. Чтобы не было лишних, встреча проходила в режиме секретности. Глазьева привезли к народу, он услышал желание масс, озвученных людьми Шудика. Подсадные утки:
- Штаб работал ужасно, за исключением Отдела писем.
Информационные войны на уровни личности.
- Главное, чтобы утвердили структуру, - говорилось за спиной кандидата в президенты еще несколько месяцев назад.
Борьба за это шла всю компанию. Последний ее день длился для меня 48 часов и закончился на православном митинге возле памятника Кириллу и Мефодию.
- Это ваш муж ходит в синагогу, - орал похмельный Шудик бабульке, которой не понравился плакат с надписью «Сергей Глазьев».
Вокруг нас собралась толпа негодующих. Транспарант пришлось не разворачивать, а самим ретироваться. Я лично подставил сотню человек, которым в течение двух дней афишировал, что Глазьев будет выступать на этом митинге. Обещания в политике ничего не значат. А тем более обещания кандидата в президенты. Глазьев не приехал, я почувствовал себя виноватым перед обманутыми людьми. Соучастие во лжи. Телефон нашего офиса Глазьев называл по ТВ во всех своих выступлениях, звонки последнюю неделю не прекращались даже ночью и неслись со всех концов России.
- Телефон моего центрального штаба: 208-04-44.
Мы оказались на линии фронта, разделяющего политиков и народные массы.
- Алло! Это штаб Глазьева?
- Да.
- Вы там все – присоски какие-то. Мхом поросли.
Неизвестный, бросивший трубку, был прав, и тем больнее было видеть, с одной стороны, веру людей, а с другой, жесткий расчет осторожных интриганов власти. Адская ирония в том, что самые несчастные, инвалиды, одинокие матери, нищие пенсионеры, надеются на помощь самых бессердечных и коварных, одетых исключительно в пиджаки и бегающих по Государственной Думе исключительно с бумажками. Документы становятся судьбами. Наш офис на Большом Харитоньевском переулке, чем ближе было к выборам, тем больше он напоминал палату сумасшедшего дома. На каждом столе кипы бумаг. Папки, письма, коробки, листы. Непрерывные звонки телефона. Гул ксерокса. Компьютеров на всех не хватает. Чашки с недопитым чаем.
