Книга Чудовищ нет - Юрий Бурносов

3

Утро встретило Ивана Ивановича разговорами Миклашевской прислуги, ярким солнечным светом и сытным завтраком, после которого он сыграл с Афанасием Адамовичем и его супругою в такую древнюю вещь, как реверси. Немного выиграв и немного затем проиграв, Рязанов отправился в гости к «рамоли». Миклашевский пожал на его намерение плечами, зато супруга его удивилась:

— Зачем вам? Вовсе неинтересный же человек.

— Знаете ли, нашлись у нас общие привязанности, — поведал Иван Иванович, — касающиеся литературы.

Домик Армалинского, неказистый, чуть покосившийся на левую сторону, располагался в тени двух огромных дубов, а прямо за ним все сплошь заросло бузиною и шиповником, только небольшой участочек был заботливо расчищен. Там и ковырялся с лопатой сам Армалинский, а старенький арап с шилом и дратвою в руках чинил на крылечке башмак — то ли свой, то ли хозяйский. Одет был арап в чистые белые порты и такую же рубаху, на ногах носил лапти.

— Бог в помощь, Илья Ильич! — приветствовал «местного летописца» Рязанов.

— Здравствуйте, здравствуйте, Иван Иванович! — сказал Армалинский. — А я, представьте, огородничаю. Землица здесь неважная, да и мои таланты по сей части невелики, однако кое-какие томаты вырастил! А также морковь, зелень к столу, кабачки… Пробовали ли вы оладьи из кабачков?

— Не довелось.

— О! Знал бы, сделал бы вам сюрприз, ну да ништо, тотчас велю Секлетее поджарить. И не противьтесь, Иван Иваныч, я и сам проголодался, а вы человек молодой, энергия у вас куда скорее расходуется, стало быть, и кушать вам нужно чаще. Секлетея!

Из дому выглянула старуха и перекрестилась, глянув на арапа.

— Секлетея, сделай нам с Иваном Ивановичем оладушек, будь так добра, — распорядился Армалинский. — И собери на стол, да самовар поставь.

Старуха исчезла, успев перед тем еще раз меленько перекреститься.

— В прошлом году, представляете, вырастил даже баклажаны! — сказал с гордостью Армалинский и неожиданно перешел на французский: — On prepare beaucoup de plats delicieux a base d'aubergine[11]. К сожалению, сей эксперимент удался лишь один раз, потому предложить отведать не могу. Вянут и сохнут. Может быть, в следующем году, если повезет!

Рязанов вспомнил недавнее предупреждение Миклашевского («коли заговорил по-французски, значит, плохо дело»), но стоявший по колено в каких-то зеленых кустиках Армалинский вовсе не походил на умалишенного. Да он и давеча на веранде тоже по-французски говорил, и тоже выглядел вполне нормальным… Про воздух разве не к месту ввернул, но и то — сам с собою, не для беседы.

— Вы, помнится мне, французским языком владеете? — осведомился Армалинский, точно подслушал мысли Рязанова.

— Разумеется, Илья Ильич.

— Тогда вам легко станет меня понять. Практикуюсь изредка… On ne pourrait trop le repeter[12]. Все же нужно заканчивать с огородом, — сказал Армалинский, глядя на гостя. — Идемте в дом, я только умою руки.

Арап все так же возился с башмаком, не обращая никакого внимания на гостя. Работал он умело, на зависть иному сапожнику.

— Моисей! — позвал Рязанов.

Арап поднял голову, посмотрел на него умными глазами, огромные белки которых были испещрены страшными кровавыми прожилками, и вздохнул.

— Тебя зовут Моисей?

Арап снова вздохнул, показал зачем-то шило и дратву и вернулся к своему занятию.

— Ровным счетом ничего не понимает, господин Рязанов, — с сожалением констатировал незаметно подошедший Армалинский. Рязанов только сейчас увидел, что «рамоли» бос, порты его засучены, а ноги испачканы землею. Так он и в дом пошел, с грязными босыми ногами, но тщательно, с медицинской старательностью, умыв перед тем руки. — Разве что интонации… Глядит смышлено, собака собакою.

Внутри дома Рязанов обнаружил именно то, что обнаружить ожидал: разбросанные тут и там книги, старую мебель с протершейся обивкой, большое бюро, целых четыре барометра на стене, физические приборы, микроскоп, различные банки и плошки — пустые и заполненные чем-то мутным, что Иван Иванович разглядывать поостерегся. Русская печь, свойственная более крестьянским избам, говорила о не бог весть каком богатстве хозяина, коли он не построил голландки. Споткнувшись о раскрытый том, Рязанов поднял его и повертел в руках — это оказались изданные в Лондоне «Очерки по истории Ренессанса» Патера, из чего вышло заключение, что хозяин дома читает по-английски. Описанные Миклашевским белые мыши «с красным зраком» тоже присутствовали — возились в деревянных клеточках с проволочными прутьями, которые напомнили Ивану Ивановичу поделки еврея со станции.

— Знакомо мне это изделие, — сказал Рязанов, щелкнув ногтем по решетке, отчего обитатели клетки всполошились.

— Ах да, — кивнул Армалинский, очищая место на столе и открывая небольшой поставец. — Это старый Овсей, я ему специально заказывал, чтобы не покупать в городе. Мышеловку вы у него правильно купили, он очень хороший человек, но бедный, притом многосемейный… К тому же философического склада старик, в своем племени весьма уважаемый как большой мудрец. Желаете ли отведать калиновой настойки? Я сам приготовлял.

— Разве рюмочку.

— Вот, извольте.

Армалинский подал дешевую рюмку толстого зеленого стекла, полную до краев. Питье, на вкус Рязанова, было слишком сладким, однако он употребил до дна.

— Бедный Моисей… Секлетея dit qu'il ressemble a un monster[13], - сказал с видимым сожалением Армалинский. — А по мне так, премилый арап; куда как не похож на других.

— На других арапов? Скажите-ка! — улыбнулся Рязанов. — И чем же?

— Арапов на Руси избаловали, — сказал Армалинский. — Арап привык, что он игрушка заморская, дорогая, потому и чванится, на русского мужика глядит косо, с омерзением. А сам забыл про то, что едва с дерева слез! Я, конечно, не приветствую Североамериканские Штаты с их порядками, но иногда готов понять тамошних жителей. Как бы это ни дурно звучало. А Моисей тихий, спокойный, да и работящий, чего у арапов не видать давно. Кофию там или чаю принести — это они могут, опахалом махнуть, двери отворить, а поди-ка поработай по дереву, по металлу! Или сшей чего! Или баклажаны вырасти!

— У Петра Максимовича Глебова — впрочем, вы его навряд ли можете знать, он из Тамбовской губернии, — чернокожий садовник, так он на него не нарадуется, — заметил Рязанов.

— Исключение, скорее исключение, нежели правило… — пробормотал Армалинский. — Однако вот и наши оладьи! Секлетея, матушка, а самовар где же?!