Книга Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

День выдался тихий — впрочем, в конце января все дни тихие, клиентов мало, вчерашняя купчиха была редким исключением. Сударый предложил Вереде не приходить до следующего месяца, чтобы не отвлекаться от учебы, но девушка ответила, что в ателье ей гораздо спокойнее. Теперь она засиживалась до сумерек, обложившись учебниками и тетрадями, и даже выполняла упражнения по созданию чар, почти не скрываясь.

Персефоний, со вчерашнего дня то ли усталый, то ли чем-то озабоченный, спал у себя в гробу, Переплет — за печкой. Сударый занимался алхимическими расчетами, пытаясь найти новые рецепты изготовления светочувствительной эмали.

Он как раз вышел к Вереде, чтобы посоветоваться (та, хоть и училась на биомага, по алхимии всегда имела твердую «пятерку»), когда услышал шум, и, выглянув в окно, увидел, как перед крыльцом останавливается знакомая карета с гербом города на дверце. Из нее шагнул на тротуар глава магнадзора Немудрящев. Сударый невольно напрягся. Хотя дуэльная история завершилась в целом благополучно, опыт общения с этим разумным нельзя было назвать особенно приятным. Добролюб Неслухович, человек порядочный и обстоятельный, к сожалению, обладал талантом принимать в расчет мнение собеседника только в самом крайнем случае.

Вслед за ним из служебной кареты появился полицейский с алыми петлицами чародея и сумкой через плечо. Они поднялись по ступенькам, зазвенел колокольчик.

— Добрый день, Непеняй Зазеркальевич! Прошу прощения, что отрываем вас от занятий, но того требует служебная необходимость. Вы только ни о чем не беспокойтесь. В ауре вашего дома замечены некоторые нарушения, требуется проверить…

— Нарушения? — удивился Сударый. — Думаю, вы ошиблись, господа. У нас все в порядке, и уж такое событие, как нарушение ауры жилища, не укрылось бы от моего домового. Да и от соседских, если на то пошло.

— Позвольте разъяснить, — вступил в разговор полицейский и, козырнув, представился: — Полицейского управления губернии надзиратель Неваляев. Мы разыскиваем некоего призрака, обладающего редкими способностями к маскировке. Есть предположение, что он умеет укрываться даже от взоров домовых. Отсюда необходимость осмотра при помощи специальных магических средств. Вот ордер. — Он протянул бумажку. — Надеюсь, говорить об ответственности за препятствование в расследовании не нужно? Мы искренне извиняемся за причиняемые неудобства, но, поверьте, это в ваших же интересах.

— Никаких возражений, дом в вашем распоряжении, господа. Я провожу вас.

Неваляев извлек из сумки мудреную разновидность магического компаса и набор волшебных палочек. Меняя палочки и чутко следя за показаниями стрелки, он пошел по комнатам. Сударый и Немудрящев следовали за ним.

— Что же это за призрак? — негромко спросил оптограф, чтобы не отвлекать полицейского, но тот ответил раньше, чем Добролюб Неслухович успел открыть рот:

— Об этом нам распространяться не рекомендовано.

— Опасный тип, — сказал все-таки Немудрящев.

— А разве призраки тоже входят в вашу компетенцию? — спросил Сударый.

— Нет, однако я по роду службы имею доступ к некоторым чарам…

— О которых также распространяться не следует, — напомнил Неваляев через плечо. — Вы бы поговорили о чем-нибудь постороннем, господа, а то я не могу сосредоточиться.

— В самом деле, расскажите лучше, все ли благополучно в вашем семействе, — предложил Сударый.

— Вашими стараниями, за что безмерно вам благодарен, — охотно отозвался Немудрящев. — Залетай Высокович совершенно оставил не красящие его знакомства и вообще стал вести себя гораздо рассудительнее. Простуша моя на него не нарадуется. От нее вам, кстати, поклон, благодарит за портрет…

Простаковья Добролюбовна, из-за чьей оптографии Залетай Высокович минувшей осенью жаждал проткнуть рапирой Непеняя Зазеркальевича, оставалась единственной из причастных к дуэли, кому не были известны все ее обстоятельства: отец так и не решился рассказать дочери, что «волшебный» портрет — в определенном смысле результат ее артистического таланта. Видимо, для того, дабы даже случайно не подтолкнуть кровиночку к мысли об актерской карьере. Залетай Высокович тоже Простаковье ничего не сказал, надо полагать, получив от Добролюба Неслуховича соответствующий наказ.

Так что девица Немудрящева осталась в убеждении, будто искусство Сударого выявило на портрете те душевные качества, которые даны ей свыше, но ею самой не развитые и загубленные в зародыше. Первое отчаяние однако скоро миновало, и девушка поставила себе целью непременно все хорошее в себе раскрыть, о чем сама сообщила в тайком написанном письме Сударому, где благодарила его за то, что «пощадил пылкого юношу, растревожившего ее сердце».

Ну не переубеждать же? И в чем, позвольте? «Нет, сударыня, в вас ничего такого хорошего, кроме воображения»? Сударый ответил короткой запиской, пересыпанной общими фразами, которые пришлось позаимствовать из старого учебника по этикету; общий смысл сводился к тому, что не стоит, мол, благодарностей.

— Как только Залетай Высокович получит диплом, сразу же и свадьбу сыграем, — говорил Немудрящев. — Ему уж и место назначено, и о приданом сговорились. Отец его сулит землицы немного отписать, так…

— Добролюб Неслухович, — прервал их Неваляев. — Мы с вами сегодня обходим седьмой дом, и только в одном из них вы не рассказывали о предстоящем замужестве дочери. И то лишь потому, что дом был ваш собственный. Поверьте, в городе уже трудно сыскать человека, который не знал бы о ваших теплых чувствах к будущему зятю, а вот я скоро воспылаю к нему самый черной ненавистью. И если вы не смените тему, боюсь, я заколю этого несчастного, ни в чем не повинного юношу рапирой.

— Едва ли это легко будет сделать, — заметил Сударый, видя, как налился краской Немудрящев. — Он хороший фехтовальщик.

— Да, я внимательно просматривал вашу «Историю». У Залетая Высоковича прекрасная техника. Но, сознайтесь, вы ему поддавались?

— Ровно настолько, насколько требовал сюжет, — уклончиво ответил Сударый.

— Я так и подумал, — с загоревшимися глазами заявил надзиратель. — Постановочный бой всегда отличишь от настоящего, хотя, признаться, в вашем случае все было очень правдоподобно. Я бы даже сказал, отлично. Лучшую работу клинком я видел только в Его Императорского Величества театре, при постановке «Печальной истории короля-маниака». Актеры Турусин и Колесовский прекрасно изучили предмет и спасли этот откровенно слабый спектакль блестящими фехтовальными номерами. Особенно удался Турусину прием, известный под названием «финт Сакрамуша»…

— Снять с репертуара на веки вечные… — вполголоса пробормотал Немудрящев и прервал товарища: — Это уже четвертый дом, в котором вы рассказываете про финт Сакрамуша. Предупреждаю, Мытий Катаевич: если вы еще раз попробуете изобразить его, я поеду в столицу и подожгу Его Императорского Величества театр, а на соседних домах напишу сажей самые бранные слова в адрес автора этой глупейшей пиесы.

— Не любите вы искусства, Добролюб Неслухович, — снисходительно усмехнулся надзиратель.