Книга Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

Никого. Только книга лежит у ног. Домовой с бьющимся сердцем поднял ее и замер, мельком глянув, а затем удивленно уставившись на обложку. Название у книги, оказывается, было другое: «Сравнительные жизнеописания». Никакое не «Домостроение». Переплет провел пальцем по корешкам — ничего даже близко похожего на «Домостроение», не увидел. Обознался, значит, неправильно прочитал, несмотря на свое ночное зрение?

Позвольте, однако, в сторону книги — что же это все-таки было? Кто на него напал, как на беднягу гоблина в подворотне? Ведь нет же никого! И тем не менее ухо болело точно так же, как правое. Сравнивая теперь ощущения, Переплет уверился, что в первый раз это тоже было похоже на два ряда мелких острых зубов. Кстати, хотя уши Шуршуна Шебаршуновича не кровоточили, именно такие отметины Переплет разглядел на них — о чем обязательно бы сказал, не задай дядя вопроса о профсоюзах.

Положив книгу на место, Переплет медленно спустился вниз. Постоял перед входной дверью, проверяя, в порядке ли защитные чары.

Хотя какой смысл? Переплет и без всяких чар мог твердо сказать, что, кроме него и Сударого, в доме имеется только одна злосчастная мышь! Даже всякая мелочь вроде пауков на чердаке — в спячке. При желании, впрочем, домовой мог и их пересчитать. Больше никого — ни живого существа из плоти и крови, ни духа.

И вместе с тем внутренний голос говорил ему, что кто-то все-таки есть.

Переплет просочился сквозь дверь на крыльцо. Вьюга утихала, но ветер еще был сильным, и редкие снежинки кололи лицо. Он постоял, вдыхая морозный воздух.

Далеко не сразу он осознал, что ему, домовому, страшно возвращаться под крышу…

Заскрипел снег под ногами — это Персефоний возвращался с ночного дежурства, уставший и чем-то недовольный.

— Доброй ночи! Что это тебе пришло в голову померзнуть?

— Да так, подышать захотелось.

— Хоть бы накинул что. Смотри не простынь.

Упырь взялся за дверную ручку.

— Послушай… того, в подвале мышь завелась.

Персефоний тяжко вздохнул:

— Переплет, я на этих мышей уже смотреть не могу! Неужели у тебя никаких волшебств против них нету?

— Да плохо они волшебств-то слушаются, вот в чем дело…

— Дай я сперва отдохну, а завтра ночью посмотрим.

— Давай завтра, — согласился домовой, проходя вслед за упырем.

Они частенько препирались, но хорошо, что Персефоний вернулся. Он ведь тоже ночной. Хоть и днем прекрасно умеет ходить, даже при ярком солнце, но все-таки в темное время суток спать не ложится. Уже не так страшно, вдвоем-то…

«Стыдись! — прикрикнул на себя Переплет. — Домовой — и в своем доме боится! Показалось тебе — с устатку да после наливки, вот и весь секрет. Показалось…»

Он старательно внушал себе это, однако легче не стало.

ГЛАВА 2,

в которой звучит совершенно невероятная история

Легче домовому стало на следующее утро. Он уже собирался отправляться на боковую, предчувствуя неспокойный сон, но тут выяснилось одно обстоятельство, совсем вылетевшее из головы за всеми ночными страхами, — у него день рождения!

Первой его поздравила Вереда. Она, как всегда, пришла рано, навела порядок на рабочем месте и, как только Переплет появился в приемной, радостно поприветствовала и вручила перетянутый ленточкой сверток:

— С днем рождения!

В свертке оказался вязаный шарфик чудной расцветки и как раз по размеру, не надо уменьшать.

— Неужели сама связала?

— Сама!

Тут же появились Сударый с Персефонием, раскрасневшиеся после обязательной утренней разминки с рапирами, к которым Непеняй Зазеркальевич после «Истории одной дуэли» стал относиться куда серьезней. Упырь подарил домовому красивый брелок для ключей, а оптограф — о чудо! — изготовленные на заказ очки-духовиды!

Переплет был так растроган, что чуть не прослезился. Отец Сударого никогда не забывал поздравить домового, но таких подарков ему никто никогда еще не делал.

Страхи позабылись. Переплет удалился за печку в прекрасном расположении духа и спокойно проспал до самого заката. А ночью к нему пришли с поздравлениями сородичи. Прекрасная составилась компания, и гулянка удалась на славу, благо домовые умеют устраивать свои сборища так, что со стороны никто ничего и не заподозрит, ни звука не услышит.

Шуршун Шебаршунович тоже был, как без него, но про «странную штуковину» не напомнил, и Переплет про нее напрочь думать забыл.

А между тем днем в ателье произошло-таки еще одно загадочное событие…

Дело было так. Единственным клиентом в тот день оказалась купчиха Заховалова. Женщина пышная, необразованная, не сказать красивая, но не лишенная некоторого, довольно, правда, шумного, обаяния и с глазами незлыми, она чуть не с порога заявила, что ей нужна «обнаковенна портрэта, одна только наружность, а души обличье без надобности».

Как многие несведущие люди, она полагала, будто оптография выявляет в разумном «всю как есть подноготную и нутряное обличье честному народу показыват».

Сударый потратил немало времени, чтобы разубедить ее, но весь успех, и без того эфемерный, рухнул, как только Заховалова увидела приготовленную для нее иллюзию: яблоневый сад, столик с самоваром, простенько, но мило; купчихе оставалось только пальцы распялить, а поверх будет спроецировано блюдце с чаем.

— Так-таки и хотите меня в истинном обличье неприкрытом представить. Вот вся я в этом и есть — чай, варенье, плюшечки… Сяду, как пень, и ни мыслинки на лице. Давайте уж без всего этого.

Сударый устал спорить и развеял иллюзию, про себя отметив, что надо сохранить ее для другого случая, больно хороша получилась. Все-таки есть у Персефония талант — общая задумка картины принадлежала упырю.

На простую драпировку Заховалова согласилась. Сударый подколол булавками свободно свисавшую ткань и расставил световые кристаллы так, чтобы выгоднее смотрелись складки фона. Тут служанка, неотступно следовавшая за купчихой, взялась поправлять ей воротничок и от излишнего усердия, крутясь вокруг хозяйки, наступила на край драпировки и начисто ее сорвала. Ткань, сердито шурша, накрыла испуганно пищащих посетительниц.

Непеняй Зазеркальевич торопливо распутал их. Вереда, как раз собиравшаяся уходить домой, прибежала на шум, быстро разобралась в происходящем и принесла валерьянки. Заховалова, отойдя от испуга, посмеялась над собой и даже решилась:

— Это мне, видать, ангел мой знак подает: от честного народу душу не прячь. Эх, была не была, подавайте ваш мираж!

В общем, все обошлось. Никто и не обратил особенного внимания на то, что одна из булавок уколола купчиху в мочку уха…

Вот, казалось бы, и все происшествие, посмеяться да выбросить из головы, однако уже назавтра Сударому пришлось о нем вспомнить.