Книга Синдром Кандинского - Андрей Васильевич Саломатов

же мой «лендровер» никогда не ломается.

— Тогда я готов, — ответил Иван.

Переночевав у Ивана, на следующий день они отправились в путь на машине путешественника. Они отъехали от Москвы километров на пятьдесят. Неожиданно мотор зачихал, а потом и заглох. Машина прокатилась ещё метров пятьдесят, а перед тем, как остановиться, правая передняя шина сделала громкий выдох. «Лендровер» накренился и вильнул в сторону. Придорожный кювет был неглубоким, но поддон распороло острым камнем пополам, будто автогеном, а в лобовое стекло заехала толстая ветка и выбила его.

— Ну вот, я вам говорил, — печально сказал Иван.

— Ничего, починим, — бодро ответил путешественник.

На ремонт у них ушло полдня, а когда машина была готова, выяснилось, что весь бензин почему-то вытек в канаву. Запасливый путешественник достал канистру и заправил машину, но что-то произошло с двигателем — он отказывался заводиться. Тогда путешественник вышел на дорогу и попытался остановить какую-нибудь машину, чтобы помогли выехать из кювета. Однако автомобили проезжали мимо на большой скорости, и до самой темноты ни одна из них не остановилась.

Ночь они провели в машине, а утром, невыспавшийся и злой, путешественник сказал:

— Да, вы были правы. А теперь давайте расстанемся, пока не поздно. Понимаете, я спешу. У меня всего две недели времени.

Иван поблагодарил путешественника за приятно проведенное время, забрал свою сумку с вещами и пошел в обратную сторону. Ловя попутку, он увидел, как путешественник сел в машину и помахал ему рукой. «Лендровер» завелся с полуоборота и вскоре скрылся из виду. Вот такая штука эта судьба, закончил Антон.

— Да, ничего история, — через некоторое время сказала Вера. По-моему, ты её придумал. У меня есть один знакомый, он рассказывает анекдоты, будто это с ним произошло. Очень смешно получается. Но он рассказывать умеет, а ты тянешь резину.

— Дело не в истории, — зевая, сказал Антон. — Я о судьбе. Что поделать, если тебе досталась такая? Если ты думаешь, что судьба бывает плохой и хорошей, то ты ошибаешься. Тяжело должно быть только физически, и то иногда. А душевные муки — это от нашей бестолковости. Сгорел дом — черт с ним, построишь новый. Все равно надо что-то делать в этой жизни. Так какая разница, будешь ты строить дом или обихаживать уже построенный. Работа, она и есть работа. Стоит ли из-за этого страдать?

— А я работы и не боюсь. Было бы что строить, — сказала Вера.

— На самом деле и строить ничего не надо. Все само построится, сказал Антон. — Только не мешай. И если что-то тебе обломилось, не кричи: "Мое!" Не твое оно. И ничье. Всем, что тебя окружает, можно только пользоваться, и нельзя прирастать — больно, когда отрывают. То же самое и с людьми. Человек уходит от тебя в тот момент, когда ты начинаешь считать его своей вещью или неотъемлемой частью, как рука или нога. Ампутация, сама знаешь, штука малоприятная. Поэтому пользуйся, но не прирастай. Мы здесь не надолго, здесь все не наше. Можно взять посмотреть, а потом надо поставить на место, иначе все равно отберут. Один мой знакомый всю жизнь вил гнездо. Золотые руки. Из обычной московской квартиры он сделал шахский дворец. Заходить было страшно. А в один прекрасный момент жена сказала ему, что не хочет с ним жить. И ушла. Через суд она поменяла две комнаты из трех на квартиру, забрала детей и была такова.

А он остался в одной из комнат этого теперь уже коммунального дворца. Первое время он гонял жильцов даже из кухни, орал, что жизнь положил на эту квартиру. А потом они начали его посылать и он запил. Дворец быстро обветшал и превратился в обычную грязную общагу, а он из хозяина — в рядового барачного алкоголика: не вынес ампутации. Когда напивается, рассказывает о том, как его обманули. Он ненавидит женщин и считает, что справедливости на земле нет. Последнее, может, и правда, но не в том смысле, какой вкладывает он. Просто для людей справедливость и собственное благополучие — это одно и то же. И вообще самые крепкие отношения — это жизнь на грани развода. Спорить с этим бесполезно. Значит, самое устойчивое состояние — это неопределенность. Откажись от всего, и все будет принадлежать тебе. Много веков назад один легендарный властитель Индии отказался от трона и пошел по дорогая просить милостыню. Так вот, он сказал: "Теперь у меня нет царства, а царство мое беспредельно; теперь мое тело не принадлежит мне, а мне принадлежит вся земля". — Последнюю фразу Антон проговорил засыпая.

Шепот Веры, как шум прибоя в жару, убаюкивал его. Говорила она бесстрастно и тоскливо, и то, что она рассказывала, доходило до его спящего сознания уже не в виде словесных символов, слова складывались в знакомые образы, а те, в свою очередь, в картины, напоминающие театральное действие.

— Было у меня двое детей, и обоих я потеряла, — рассказывала Вера. Первую застрелил какой-то подонок. Я отправила дочку к маме в деревню. Чего этот гад хотел, так и не узнали. Мама бедно жила — избушка на курьих ножках да коза. Даже икон у неё не было. А убийца и не взял ничего. Застрелил дочку, маму и соседку. Даже кошку убил. Черненькая такая, симпатичная кошечка была. Так убийцу и не нашли. Осенью это было, дожди шли… Вначале я хотела продать мамин домишко, потом передумала, дача все-таки. А когда пожалела, поздно было. Мой младший, сын, тоже в этом проклятом доме погиб. И все из-за мужа-дурака. Если бы мы не поехали тогда в деревню, ничего бы не случилось. А ему, видите ли, сон приснился… Не могу я об этом… Как вспомню… — Вера шмыгнула носом и замолчала.

На улице начинало светать. Наступило самое короткое время суток мышиные сумерки. По оконному стеклу, трепеща крыльями, устало елозила ночная бабочка, а где-то на соседнем дворе два раза прокричал петух. Во сне Вера положила голову Антону на плечо, а он, скользнув рукой по её груди, пробормотал:

— Жарко.

4

Вера разбудила Антона в самый подходящий момент. Антону снилось, будто стоит он на какой-то неизвестной железнодорожной станции и никак не может уехать. Поезда проходили, не останавливаясь, один за другим, и он совсем уж было потерял надежду когда-нибудь уехать, но тут сзади кто-то потряс его за плечо. Антон открыл глаза и увидел Веру.

— Вставай, наркоман, — угрюмо сказала Вера. — Я на пляж ухожу.

— А-а, — сказал Антон и потянулся. — В смысле, чтобы я выметался?

— В смысле,