Книга Русский код. Беседы с героями современной культуры - Вероника Александровна Пономарёва-Коржевская

над соцреализмом туда, где существовала высокодуховная русская культура. Не хочу сказать, что при советской власти не было замечательных литераторов. Разумеется, они были. Но, во-первых, они в значительной степени питались соками еще дореволюционной России – и Ахматова, и Пастернак, и отчасти Заболоцкий. А во-вторых, я остро переживал гибель сотен тысяч невинных людей, по которым прошелся каток режима, поэтому мне не близки литераторы, состоявшиеся в лоне большевистской идеологии. До сих пор не могу читать «Двенадцать» Блока, «Февраль» Багрицкого, «Лейтенанта Шмидта» Пастернака. Эта литература, порой действительно талантливая, находится вне моего сознания за счет своей идеологии. Поэтому я размышлял о русской ментальности в контексте дореволюционной литературы. И пытался воплотить в своем литературном движении эту поэтическую традицию, выросшую на религиозных дрожжах.

ЭБ: Правильно ли считать религию дрожжами? Не является ли религиозность литературы девятнадцатого века тенью семнадцатого века, когда литература априори была религиозной? Эхом, которое с каждой следующей волной становится слабее?

Упомянутый вами Серебряный век начался в конце девятнадцатого столетия – это время секуляризма, сложных отношений людей друг с другом, с верой, с ценностями, с браком. Можно назвать множество великих поэтов, которые бросали собственных детей, предавали близких, пускались во все тяжкие.

Вы читали книгу протоиерея Георгия Ореханова «Пророк без чести»? Для меня это важнейшее исследование природы либерализма, который сегодня так расцвел. Это уже не секулярность, это богопредательство, богоборчество, выразившееся в двадцатом веке в таких страшных и отвратительных формах, что мы до сих пор это переживаем. Но не является ли это ступеньками одного процесса? Не вышли ли Багрицкий и другие советские поэты из литературы девятнадцатого века с ее секулярностью, освободительной идеологией, противостоянием традиции, либерализмом? Не важно, называли себя писатели либералами или нет, но, согласитесь, у Сталина имелись основания для того, чтобы в 1937 году запустить культ Пушкина в канун столетия со дня смерти поэта. Да, о позднем Пушкине говорилось меньше. Но все-таки у нашего гения достаточно и богоборческих, и антисамодержавных стихов.

ЮК: Все вполне объяснимо. Пушкин действительно проделал определенный путь от идей, питавших мировую культуру той эпохи и напрямую связанных с Великой французской революцией, с романтизмом. В произведениях Александра Сергеевича эти идеи в рудиментарном виде сохранялись довольно долго – даже после того, как он написал такую «национальную» вещь, как «Борис Годунов». В 1830 году он пишет, например, сказку «О попе и о работнике его Балде». Спрашивается, почему нужно было сделать отрицательным персонажем именно попа? В этом моменте вновь сказалось рудиментарное просветительство. Поэтому создавать из Пушкина православную икону, как это делал замечательный пушкиновед Валентин Непомнящий, – перебор. Пушкинская фигура до самого последнего времени оставалась намного более сложной. При этом мне дорого то, что поэт принял от Карамзина. Любовь к отечеству, к русской истории в нем органично присутствовала. Но довольно долго проявлялись и элементы богоборчества.

Вернемся к Серебряному веку. На заре моего литературного пути поэзия Ходасевича, Мандельштама, значительная часть сборников Ахматовой, поздние стихи Пастернака были самиздатом. Их творчество еще не вошло в сознание культурного человека, а только-только начинало просачиваться в массы. В университете мы пускали по рядам «Мне на плечи кидается век-волкодав». Шедевры, сегодня известные каждому, я читал в бледной машинописи на папиросной бумаге. Отсюда возникала чрезмерная идеализация Серебряного века как чего-то запрещенного. Запретный плод всегда сладок. Поэтому, может быть, я выбрал темой дипломного проекта на искусствоведческом отделении МГУ станковую живопись художника Николая Сапунова, одного из самых ярких молодых талантов Серебряного века.

Чем глубже я узнавал то время, тем отчетливее на нем проявлялись «родимые пятна»: и освободительная идеология, и многое другое, выходящее за рамки того, какой мы хотели бы видеть нашу литературу. Но уже тогда я бредил «Вехами». Это был огромный шаг вперед в формировании моего мировоззрения, включая осмысление России. Чуть позже в моей жизни появился сборник «Из глубины», который получил гораздо меньшую известность, поскольку припозднился с изданием и верстку рассыпали большевики. Он чудом уцелел. Я читал его не в самиздатовском, а в тамиздатовском, зарубежном, воплощении.

В целом мне кажется, что Серебряный век все-таки шел по нарастающей к очень большим и благотворным плодам. Такие фигуры, как Флоренский, Лосев и другие «новые христиане», могли бы многое дать русской культуре, но их творчество было зарублено на корню. Все, кто продуцировал крупные мировоззренческие явления Серебряного века, либо эмигрировали, либо были высланы, либо были физически и творчески уничтожены. Так что к Серебряному веку надо относиться с определенной осторожностью, но и с еще большей жалостью из-за того, что он был оборван исторической катастрофой 1917 года. Не случись революции, прервавшей преемственность, русская культура развивалась бы иначе. Нельзя сказать, что литература вернулась бы к житийности. Она была бы включена в международный контекст, но при этом сохраняла своеобычность, которую сейчас, после семидесяти лет режима, она с переменным успехом пытается нащупать.

ЭБ: Связь с религиозной традицией, с наследием византийского пути, с противостоянием европейскому секуляризму мы зафиксировали. Что еще можно включить в антологический список, определяющий наш культурный код?

ЮК: Невозможно ответить на этот вопрос однозначно. То тут, то там я вижу обнадеживающие огоньки, которые пока не складываются в цельную картину. В последние десятилетия петербургская поэзия дала замечательных авторов-реалистов, таких как Александр Кушнер. И сюрреалистов: Елена Шварц – прекрасная поэтесса. К сожалению, ее уже десять лет нет с нами. Но до сих пор жив замечательный, яркий поэт Сергей Стратановский – у него поэзия авангардная, но вместе с тем с большим религиозным оттенком, настроением, и этот стержень из его творчества не вынуть. Еще люблю Светлану Кекову… Но все это авторы моего возраста, моей плеяды. За ними идут поэты, уже лишенные духовного замеса, присутствующего в названных мной фигурах.

Как будет формироваться новая поэзия и будет ли вообще, зависит от того, состоится ли Россия на самобытных культурных путях в двадцать первом веке. Прямо скажу, в 90-е годы мне казалось, что эти пути утеряны.

ЭБ: Как в вашем стихотворении 2014 года «Каждый предан родимому краю», где вы рассказываете о том, что «целые государства задыхаются в неуемном лае» на Россию, удивляетесь: «Если бы мне такое в восьмидесятых напророчил кто-нибудь, я, пожалуй, у виска покрутил бы пальцем», восклицаете, указывая на факира. Читая это, я испытываю мощные эмоции. Вы смело и честно высказались по отношению к реальности и к себе.

Может быть, честность, личная ответственность и способность к историческим кульбитам и есть составляющие нашего культурного кода? Хочется поговорить не только о конкретных именах, но и сформулировать свойства, качества, присущие