Книга Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков

– Ого! – впечатлённо ахнул Шавит. – Пишу.

– Пиши. Ещё большее месторождение – Левиафан – расположено в сорока семи километрах к юго-западу от Тамар и в ста тридцати пяти километрах от Хайфы. Запасы – более шести триллионов кубов газа и полтора миллиарда баррелей нефти.

– Ну ничего себе! – воскликнул Шавит. – Вообще… Пишу.

– А у меня всё, – развёл я руками, хотя собеседник и не мог меня видеть. – Я, конечно, дико извиняюсь, что тебе придётся долго корпеть над шифровкой…

Леви захихикал.

– А куда мне спешить? Завтра отосплюсь! Тода-раба![34] Большое-пребольшое спасибо!

– Большое-пребольшое пожалуйста!

Не переставая шарить глазами вокруг, я бочком прошёл вдоль забора, чтобы не угодить под свет фонарей, и свернул на Кирова.

Понятия не имею, что станет делать «рабби» Алон, кого он подключит и чего добьётся… Хм. А чего добился вечно угрюмый Бегин? Лишился Синая? «Мир за землю», ага… Ну землю-то он отдал, а вот покоя так и не дождался.

Я поёжился, хотя было тепло. Лезу во внешнюю политику без спросу… Как бы по шее не схлопотать от официальных лиц!

«Ничего, – фыркнул я, – нашлю на них группу Рехавама! Будут знать, как маленьких обижать…»

Полчаса спустя

Первомайск, улица Дзержинского

Я вышел у сквера Победы, за пару остановок от дома. Пройтись захотелось, не набродился ещё. Привыкнув таиться, я полюбил вечерние прогулки – в темноте легче скрыться. Сольёшься с любой тенью – и нет тебя.

А ещё в сумерках слышнее звуки и явственнее запахи. Дойдя до угла Дома Советов, я перешёл пустынную улицу Шевченко, выбираясь к гастроному. Из форточек райкома тянуло табачным дымом и застарелым запахом бумаги, по улице гуляли цветочные ароматы, словно целая рота влюблённых промаршировала, а от магазина наплывал густой хлебный дух. Народ шёл и переговаривался, почти невидимый в потёмках:

– Да я тебе говорю!

– Та ты шо…

– Откуда, откуда… Оттуда!

– Нет, ну правда!

– Да вчера выбросили в «Военторге» – и как раз мой размер!

– Устроился уже? Куда?

– Та на «Фрегат»!

– Ну и правильно. Говорят, там с квартирами попроще…

– Алка-а! Ты где?

– Бегу-у… Девчонки, он такой дурачок!

«Как будто про меня…» – покривился я и сделал попытку отстраниться от печальной действительности. Тут из квартиры напротив, где люстру потушили и только голубые отсветы телеэкрана прыгали по стенам, донёсся голос диктора:

– …в связи с тридцатилетием победы советского народа в Великой Отечественной войне ЦК КПСС и Совет Министров СССР устанавливают дополнительные льготы для инвалидов войн и семей погибших военнослужащих…

Прохожу мимо полуоткрытых окон, ёжась в душе. Страна медленно, почти незаметно становится другой – по чуть-чуть. Незримые течения несут микроскопические перемены, их делается всё больше. Миллионы работяг, инженеров, учёных, партийцев вовлекаются в общее движение, почти неосознаваемое, без видимой цели, – люди просто живут. И лишь я один замечаю разницу.

Отличия невелики, но они нарастают, множатся, обретают значимость. Хм. Зря я, наверное, так себя выделяю, ведь есть же ещё несколько посвящённых в тайны будущего. Андропов должен был обо всём доложить хотя бы Брежневу. Возможно, и Суслов в курсе. Да точно! Ведь промелькнули же во «Времени» кадры из Камбоджи, как там вьетнамцы колошматят полпотовцев! В той истории, которую я помню, такого точно не было. Значит, похлопотали наши!

А откуда вдруг возникли статьи, критикующие «лжесоциалистические потуги» Менгисту Хайле Мириама в Эфиопии? Раньше их просто не могло быть. Советские идеологи тогда радостно потирали руки – ага, ещё одна страна выбрала «некапиталистический путь развития»! А нынче, выходит, не видать эфиопам щедрой братской помощи. Ну и правильно, обойдутся…

Звуки возни не сразу привлекли моё внимание, но вот испуганно вскрикнула девушка, и я на чистом рефлексе кинулся на голос. Терпеть не могу, когда девочек обижают!

В маленьком скверике напротив моего дома трое парней приставали к барышне то ли семнадцати, то ли двадцати семи годков – в чересполосице света и теней я различал лишь модное платье-сафари да стройные ножки.

Молодцы, разгорячённые креплёным вином, лезли к девушке своими грязными лапами, пытаясь задрать подол.

– Да чё ты строишь из себя? – доносилось членораздельное мычание. – Ну покажь, покажь ляжку… А дойки какие! Дай помацать! Чё ты? Ну просто дай! Гы-гы-гы!

Я не кричал, предупреждая о себе. Молча подскочил и врезал по почкам первому в очереди, переходя на сверхскорость, иначе с такими лбами не справиться. Парнишу выгнуло, и в свете фонаря мелькнуло губастое лицо с вытаращенными от боли глазами. Я добавил ребром ладони по горлу и развернулся к следующему, отрастившему длинные волосы, но забывавшему их мыть, из-за чего пегие космы слиплись сосульками. Моя растопыренная ладонь ударила грязнулю в мощную грудину.

– Х-ха! – выдохнул волосатик, улетая в кусты. Бедный шиповник…

Третий супротивник, жутко конопатый тип с рыжей порослью на бритой голове, не счёл себя лишним, а бросился в атаку – и нарвался на мой кулак. Я содрогнулся, ощущая, как костяшки погружаются в мягкое брюшко, нащупывая солнечное сплетение. Рыжий кувыркнулся назад, складываясь пополам.

Оглянувшись на губастого, натужно перхавшего и размазывавшего слёзы по сморщенной физиономии, я вежливо сказал девушке, даже не запыхавшись, чем по-детски загордился:

– Извините, что так жёстко. Давайте я вас лучше провожу.

– Миша…

Я остолбенел, узнавая голос.

– Ин-на? – Даже заикаться стал от волнения. – Т-ты… что здесь делаешь?

Дворская вышла из тени. Рассеянный жёлтый свет обрисовал её фигуру, которую я шутя называл двояковыпуклой.

– А я сюда уже третий день хожу… – слабо пролепетала девушка, несчастно косясь в сторону. – Бродила тут… Сидела на лавочке у подъезда… А вчера даже поднялась на площадку. Постояла и ушла. Мишечка… – Склонив голову, она беззвучно заплакала, только плечи затряслись.

– Ну что ты… – забормотал я, неуклюже обнимая свою потерю. – Инка… Ну перестань…

Дворская с неожиданной силой прижалась ко мне, обвивая шею гладкими руками.

– Миша… Мишенька… – Она плакала и говорила взахлёб, отрывисто и бессвязно. – Прости, прости, пожалуйста… Я такая дура была! Самой стыдно… Простишь?

Инна подняла мокрое лицо, и я принялся целовать её губы, нос, щёки, чувствуя горькую соль – и задыхаясь от нежданной радости.

– Да куда ж я денусь? – прошептал, зарываясь пальцами в золотистые волосы, губами дотягиваясь до лба и чёлки. – Чудушко ты моё…