Книга Гость внутри - Алексей Гравицкий

Алексей дрогнул. Образы обступили его со всех сторон, а потом наслоились один на другой, словно сложенные в кучу негативы. Эта «пачка фотопленок» вдруг разом почернела и слилась в пугающие пустотой стенки ящика. Алексей дернулся, чуя непоправимое, убегая, зная, что не сможет убежать. Тело не шелохнулось. Он попытался закрыть глаза, но веки не опускались, а скотская душа не умела зажмуриться.

Как в страшном сне, когда знаешь, что случится катастрофа, а предотвратить ее ты не в силах, Беляев завороженно смотрел на ящик. Скрежетнуло. Раз, другой. Черная крышка беззвучно откинулась. Наружу полился белый свет, затопил все вокруг, почернел, став похожим на сам ящик. Потом все снова заплясало огненными всполохами. Теперь горело все вокруг. Комната, город, весь мир. Горели глаза Алексея. Он почувствовал, как сам становится этим огнем и подчиняется ему, потому что больше сделать ничего не может. Не смеет.

Мысли ушли, ощущения ушли, звуки, запахи, привкус во рту… Пропало все. Осталось только пламя. Наверное, из такого пламени возник мир. Видимо, такое пламя охватит мир в последний день его. Зачем? Чтобы из него возник другой, новый мир. С другими людьми, а может быть, даже и не людьми вовсе… Мир похожий, непохожий или идентичный существующему – не важно. Главное – сам процесс.

Впрочем, эти мысли возникли в голове Алеши много позже…

11

Егор Донской. Нижний Новгород. Много лет назад

– Что такое ад? – спросила Ленка.

Ее саму я не видел. Только голос. Если отбросить ненужные сдерживающие мыслеформы, то вполне легко можно было представить ее бесплотным духом. Например, духом леса или травы, а может быть, воздуха, земли.

Мы лежим на холме. Смотрим в небо. Иногда угол зрения сужается до предела и возникает ощущение полета. Только облака не дают окончательно поверить в это. Двигаются, сбивают. Не было бы облаков… «Только облака не дают человеку взлететь», – приходит в голову нелепая мысль.

– Что такое ад? – Ленкина нога легонько стукает меня по лодыжке. На мгновение я ощущаю теплоту ее босой ступни. – Как ты думаешь?

– Не знаю, – отвечаю я, потягиваясь. – Надеюсь, я туда никогда не попаду.

– А я?

– А что ты?

– А я попаду?

– Нет. – Я поворачиваюсь и вижу ее всю целиком. Теперь она не только голос, но и белая, незагорелая грудь, плоский живот и рыжий пушок лобка. Вся она как есть вытянулась рядом со мной. Рыжая с бесстыжими зелеными глазами. Может быть, если бы не ее глаза, ничего бы этого и не было. – С какой стати тебе туда попадать?

– Но ведь мы грешники.

– Разве?

– Ну, все так говорят. В разных книгах написано. И еще батюшка в храме так сказал. – Ленка смешно пожимает плечами.

– Ты ему рассказала?!

– На исповеди. Он же никому не расскажет…

Я молчу. Не стоило ей этого делать, конечно, да уж теперь поздно.

– Надо было тебя к нам вести. А не к батюшке этому. Красноносому.

– Он не красноносый, – обиделась за местного попа Ленка. – Он таким родился. И нечего тут из себя корчить! Что я там у вас буду делать? Манты читать?

– Мантры, – поправил я. – Не стоило ему говорить. Потому что бред это все. Ад, рай. Может быть, только покой и круговорот перерождений. Чем больше живу, тем больше в этом убеждаюсь.

Мне двадцать пять лет. Ленка на два года младше. Она очень хороша собой. Красива, заботлива.

Ленка моя сестра. И любовница. Наши отношения продолжаются уже пять лет. И никакими угрызениями совести я не мучаюсь. И Ленка, насколько мне известно, тоже.

А тем, кто решит нас осуждать, я порекомендую погулять вечерком по улицам Нижнего. Да на молодежь посмотреть. На дегенератов, наркоманов, шпану бандитствующую и на реперов всяких, негров белокожих. И этому я должен сестру свою отдать? С какой радости? А в девичестве ее держать тоже глупее некуда. Природа же свое берет…

Хотя ерунда это все. Так. Отмазка для тех, кто логику любит и несознательных решений терпеть не может, как, например, мой Гуру. На самом деле я Ленку просто люблю. Больше всех на свете.

– Глупая ты все-таки. – Я погладил Ленку по животу.

Она вздрогнула и беззвучно засмеялась. Почему-то ей было очень щекотно…

По какой-то странной причине я вспомнил именно этот холм и тот день, когда нам было очень хорошо. Тогдашние облака над головой совсем не походили на тяжелые, пропитанные водой тучи, что повисли над кладбищем, смятая осенью трава ничем не напоминала ту свеженькую зелень, которая принимала наши тела летом. Но по какой-то необъяснимой, гадкой причине я вспомнил именно тот день.

Хотелось выть. Завалиться в грязную лужу, уткнуться в жижу лицом, пуская пузыри и захлебывась, выть.

«Свобода человека определяется его возможностью удовлетворять сиюминутные желания, – сказал Гуру. – Хочешь пить – пей, хочешь есть – ешь».

А если я хочу выть?

Люди вокруг. Лица бледные и испуганные. Всем тут неуютно и хочется водки. На кладбищах всегда хочется водки.

А Ленкину могилу забросали землей небритые могильщики. Один из них, в кепке и усатый, все прихлопывал и прихлопывал песок лопатой.

– Гришку уведи. Опять у него началось, – буркнул бригадир за моей спиной, и я увидел, что усатый могильщик был не в себе. В его голубых до жути глазах виднелось блаженство, доступное только умалишенным.

Не знаю, что меня подкосило. Зависть? К этому юродивому, копающему чужие могилы, к его жизни, такой безмятежной и простой, без потерь, поражений и страхов? Наверное, так. А впрочем, не знаю.

Я вырвался из цепких рук рыдающей матери, оттолкнул сунувшегося было наперерез друга и, раскинув руки в стороны, рванулся в небо. Отражающееся в грязной воде.

Был миг, когда я ощутил то, о чем говорил Гуру. Свободу. Абсолютную.

А потом вода, и грязь, и небо приняли меня в свои объятья…

Через год на том же кладбище хоронили маму. Она сильно постарела после смерти Ленки. Она угасала как свечка. Угасала, угасала…

Однажды утром я зашел в ее комнату и понял, что остался совсем один.

И еще я понял, что мама не хотела хоронить еще одного ребенка. После смерти Ленки все за глаза называли меня живым трупом. Наверное, так оно и было. Я с головой ушел в ту индуистско-ницшеанскую кашу, которую проповедовал мой Гуру. Я ел только когда от голода начинал падать. Бросил университет. Продал большую часть вещей, оставив самое необходимое.

Смерть мамы была ее спасительным самообманом. Она ушла, оставив после себя свое продолжение, меня. Ей не хотелось уходить в одиночестве.

После этого смерть стала преследовать меня. Гуру был забит до смерти пьяной ночной шпаной. Друзья один за другим пропадали. Кто-то уехал из города, кто-то погиб в армии. Только я был никому не нужной тенью.