Книга Я хотел убить небо - Жиль Пари

Вообще-то это бесит.

– Я сплю, – сказал Яйцеголовый.

– Нет, не спишь, иначе ты не мог бы этого сказать.

– Слушай, ну будь человеком, уходи, а то я сейчас разозлюсь.

– На что же тут злиться? Я всего лишь надеялся, что тебе будет интересно узнать, что со мной происходит, но теперь-то я отчётливо вижу, что ты меня не любишь.

– Это неправда, и ты сам это прекрасно знаешь.

– Нет, ничего такого я не знаю.

– Ладно, – вздохнул он. – Рассказывай.

И я начал рассказывать ему о канатной дороге.

Мне было очень страшно, и я держался за перекладину, чтобы не выскользнуть наружу.

У меня даже ноги дрожали, когда я смотрел на людей внизу. А потом на середине горы подъёмник вдруг остановился, и снизу на нас дул ветер, как на аттракционе.

– Сейчас разобьёмся, – пошутил я, хотя мне было совсем не смешно.

Тогда Камилла сжала мою варежку, и больше я уже не боялся.

На вершине спуска Батаза убедился в том, что мы все хорошо пристегнули лыжи к ботинкам, и я смотрел, как одна женщина поправляет лыжи и костюм маленькому мальчику, и я не один на неё смотрел.

Симон сказал:

– Повезло ему.

Борис:

– Может, это и не его мама.

Жужуб:

– Но если это его мама, она заботится только о нём одном.

Беатриса:

– Моя мама ещё красивее.

Камилла:

– Ага, но кнопку вот тут ты всё-таки не застегнула.

Алиса:

– Всё равно мамы – это теперь не для нас.

И она была права.

Я в последний раз взглянул на женщину, которая сняла рукавицы, и застёгивала мальчику куртку, и натягивала ему шапку пониже, чтобы спрятать уши.

Я всегда одевался сам, и, если застёгивал куртку не на ту пуговицу, мне никто ничего не говорил.

Даже мама, потому что она смотрела телевизор.

Она никогда не была для меня такой мамой, как эта для своего мальчика.

– Каникулы – забава для богачей, – говорила она.

В школе Марсель и Грегори смеялись надо мной, потому что я никогда не был ни на море, ни в горах.

Сами-то они много раз спали в палатке в кемпинге, и я больше не хотел их слушать, потому что мне было не по себе от их рассказов про каникулы богачей.

А теперь я, наверное, стал богачом, раз смог поехать на каникулы.

Если бы я не убил маму, я бы так никогда и не узнал, что такое горы.

В горах трассы обозначены разными цветами.

Мы спускаемся по зелёной, а взрослые – по чёрной.

Симон говорит, что зелёная трасса горизонтальная, а чёрная – вертикальная, вот почему мы никогда на неё не ходим. Если с неё упасть, то падать будешь очень долго. И потом над горой будет летать вертолёт и собирать кусочки, потому что ты себе всё переломаешь.

А мне и зелёная трасса кажется супертрудной.

С тех пор как Симон рассказал мне про вертолёт, я смотрю на небо каждый раз, когда падаю, но вижу над собой только лицо Батаза, и он помогает мне подняться.

Вернувшись в лесной домик, мы устроили классную битву снежками.

Алиса и Ахмед смотрели на нас издалека. Ахмед предпочёл сосать ухо зайца, а Алиса не хочет драться.

Она говорит, что это у неё на всю жизнь.

А мы обожаем друг друга обстрелять.

Потом мы построили снеговика, чтобы Алиса и Ахмед не стояли одни слишком долго. Мы приделали ему два камешка вместо глаз, нос-морковку и соломинку-улыбку.

Я бросил рассказывать всё это Яйцеголовому.

Всё равно никакого смысла.

Этот придурок давным-давно храпел.

* * *

В последний день каникул бородач Мишель сказал, что мы отправимся подышать «свежим горным воздухом», как будто бы до этого мы дышали выхлопными газами.

Но, наверное, прогулка могла пойти на пользу его руке, которая вся была перебинтована.

Мы все напоминали эмблему шин «Мишлен» – из-за толстых свитеров и курток нас можно было принять за надувных человечков.

Солнце потихоньку растапливало снег на еловых лапах, и иногда, если нарочно потрясти, он обрушивался большими кучами, и в это время лучше было держаться от ёлки подальше.

Мы с Камиллой сняли по рукавице, чтобы держаться за руки, и иногда я засовывал наши руки к себе в карман куртки, чтобы немного их согреть.

Идти по снегу очень смешно: идёшь и оставляешь о себе напоминание в виде следов. Иногда под ногой у меня что-то трещало, я не знаю, что это было, и мы с Камиллой представляли себе, что это кости скелетов, и нам становилось страшно, но всё-таки топтать кости лучше, чем цветы, которые, может быть, пытались выбраться наружу из-под толстого белоснежного ковра. Иногда дорога становилась совсем узкой, нам приходилось идти друг за другом, и я пропускал Камиллу вперёд.

– Осторожно, не подходите слишком близко к краю, можете поскользнуться и упасть, – сказал Яйцеголовый.

Как будто мы все мечтали свалиться в пропасть – ну, просто посмотреть, что там да как.

Какая красота – все эти ёлки, одетые в белые одежды, и крыши домов, и весь этот снег – снег, на который никогда не ступит нога человека и под которым трава и цветы дожидаются лета, чтобы снова начать расти.

Мороз сохраняет траву и цветы, как морозильная камера.

– Кабачок, пойдём, а то отстанем, – сказала Камилла.

Я посмотрел на неё: длинные волосы, выбившиеся из-под шапки, стали совершенно белые, как будто за время пути она состарилась.

На свете нет улыбки прекраснее этой: она освещает всё лицо, как лампочка, которую включили над головой, и она красивее горных вершин и белоснежных ёлок, спускающихся по склонам в долину.

– Чего? Что там у меня? – спросила Камилла.

– На свете нет ничего прекраснее тебя, – сказал я.

Она смешно скривилась и сказала:

– Есть много девочек, которые гораздо красивее меня.

– Правда? Где это ты таких видела?

Я огляделся по сторонам и стал делать вид, что ищу этих самых девочек.

– Ты считаешь, что я красивая?

Камилла скрестила ноги и смотрела куда-то в снег прямо под собой, как будто бы ответ должен был прийти оттуда, из толстого белого ковра.

– Самая красивая на свете.

Я поцеловал её в щёку и посмотрел вперёд, там уже никого не было видно: «Пойдём скорее, а то нас будут ругать», и мы поспешили, но не слишком, чтобы не сломать себе ногу, и вся наша группа сидела под большим деревом, и бородач нас отругал.