Книга Страшная тайна братьев Кораблевых - Валерий Клячин

Но самое верное слово подобрал школьный сторож дед Степан, называвший этот водоем одновременно и заливом, и омутом – «за́мут». «Пойду на замуте посижу», – говорил и шел на него с удочкой, подолгу просиживал там в густых зарослях ивняка и возвращался с целым пакетом окуньков и плотвичек.

Вот и в этот вечер, когда Алёнка рассердилась на Сашку Кораблёва, назвала себя русалкой и убежала домой обиженная, дед Степан сидел на своем месте у замута. И не просто сидел, а время от времени, довольно покрякивая, вытаскивал из воды попадавшихся на его крючок серебристых рыбешек. Больше десяти окуней поймал к тому времени, как Алёнка выбралась из своего укрытия и начала разговор с Сашкой, и три штуки клюнули и заглотали крючок во время их недолгой беседы. Но вот когда стали разговаривать друг с другом братья, ни одной рыбки не поймал дед Степан, и хотя он был не очень-то чутким на ухо, но весь их разговор слышал. А если слышал, то как бы и записал его на диктофон, потому что память на подслушанные разговоры у него была отменная.

Степан Васильевич Тихонов всю жизнь был связан со школой. Еще в старой деревянной школе, стоявшей на том месте, где сейчас сельский парк с памятником героям войны, он работал сторожем. Почти никто уже и не помнил, кем он был раньше, когда пришел с той войны, – может быть, учителем или даже директором. Только тетя Женя Кораблёва все о нем знала, потому что он был ее отцом, а значит, и дедом братьев Кораблёвых. Но вот ведь какая беда: ни братья деда Степана дедом не называли, ни тетя Женя – отцом.

Между тем архаровские старики помнили, что разлад у деда Степана с дочерью случился в то время, когда она была еще молодой девушкой и заканчивала школу. Мать ее умерла от какой-то неизлечимой болезни, и Женю воспитывал отец, который, как говорится, души в ней не чаял. То есть любил ее и баловал как мог. Время было советское, и жизнь в селе шла размеренным шагом: колхоз строил новые дома для молодых семей, засеивал не только поля, но и всякую лесную полянку хлебом, держал три сотни коров на трех больших фермах… Работы всем хватало, и дед Степан работал, не жалея себя, ради своей Женечки и в поле, и в школе.

Он мечтал, чтобы дочь закончила десятый класс, поступила в сельскохозяйственный институт в городе, а потом вернулась бы в Архарово молодым специалистом, агрономом. Однако она его не послушалась: влюбилась в только что вернувшегося в село из армии Петьку Кораблёва и, не спросив разрешения у отца, ушла жить к нему, что в то время считалось большим позором. Конечно, ни в какой институт Женя поступать не стала, а скоро родила мальчика – Федьку. Вот тут-то дед Степан и перестал с ней знаться, зажил бирюком, какое-то время даже выпивать начал, так что его чуть было не выгнали из колхоза, но потом пить бросил и продолжал работать в школе сторожем.

Впрочем, он не только сторожил: в старой школе был он еще и истопником, успевая по утрам, до первого звонка, разогреть печки в каждом классе. Новая школа отапливалась из угольной котельной, и дед Степан к тому времени уже не имел сил таскать в нее уголь, однако считался старшим над кочегарами и нередко – когда кто-то из них прогуливал – все же поддерживал огонь в котлах. Но это зимой. Летом он строго следил за тем, чтобы в кочегарку не лазили ушлые мальчишки, а уголь не растаскивали по дворам жители ближайших к школе домов.

Ружья у него не было, но он сам по себе казался страшнее всякого ружья: достаточно было взглянуть на его бороду. Отец Максим, служивший в сельской церкви, тоже был бородатым, но его длинная густая борода росла, как ей и положено расти, вниз, опускаясь все ближе и ближе к животу. А у деда Степана не так: у него клочки седых волос торчали в разные стороны, как у лешего, так что и глаз иногда не было видно. Наверно, поэтому кто-то однажды назвал его Вием, и школьникам это прозвище очень понравилось. Так его и дразнили, на что он нисколько не обижался, потому что вся его обида досталась дочери Женьке, которую Бог наказал очень даже сурово: после Федора у них с Петром больше десяти лет не было детей…

И вот теперь этот Вий, то есть дед Степан, сидел с удочкой в кустах у замута, и слышал все, о чем говорили между собой братья Кораблёвы.

– Тут вроде Алёнка была? – спросил Колька, причаливая к берегу и подавая спрыгнувшему с обрыва брату лодочную цепь.

– Была… – отвечал Сашка. – Любопытная. Везде свой нос сует…

– Ты что, прогнал ее?

– Я не прогонял. Обиделась, когда я ее бабой назвал. «Я, – говорит, – не баба, а русалка». И побежала домой.

– Русалка?.. – Колька задумался. – А что! Она, и правда, чем-то похожа на русалку…

– Ты расскажи лучше, как все прошло, – напомнил Сашка о главном, прицепив лодку к специально для этого вколоченному в берег стальному крюку. – Что сказал этот… Нос? Дело-то стоящее?

– Тихо! – Колька предостерег брата и сам стал говорить чуть слышно. – Дело такое, что ты сейчас упадешь, когда узнаешь.

– Да ну-у-у! – присвистнул Сашка. – Тогда пойдем посидим на травке!..

Они выбрались из-под обрыва на берег, и разговор продолжился. Если бы дед Степан мог их увидеть, то удивился бы тому, как быстро его внучата, которым недавно исполнилось по четырнадцать лет, превратились во взрослых парней. Они даже стали выше и здоровее, а в голосах обоих прорывались басовые нотки.

– Короче, – сказал Колька, – Нос думает, что мы работаем у Кутасова только потому, что деньги любим. И хочет купить нас…

– Ага! – прервал его Сашка. – Эти «братки» считают, что все кругом продаются!..

– Ты слушай! – продолжал Колька. – Он сказал, что мы за одну ночь можем заработать в десять раз больше, чем за всю уборочную! А делов-то – только перевезти какую-то ерунду на тот берег!

– Как это? – усомнился Сашка и чуть рот не открыл от удивления. – Он что, сказал, сколько мы заработаем?

– Сказал, – ответил Колька и перешел на шепот.

– Врешь! – воскликнул Сашка.

– Зачем мне врать! Еще он сказал, что если кто об этом узнает – утопит нас, и Иван нам не поможет…

Дальше дед Степан подслушивать братьев не стал и принялся сматывать свою удочку. Да если бы и стал подслушивать, ничего бы не услышал, потому как Колька с Сашкой продолжили разговор таким тихим шепотом, что с трудом слышали и друг друга.

Смотав удочку, дед слил воду из пакета с рыбой, сорвал кустик крапивы, сунул его к окуням и потихоньку пошел вдоль замута, а потом и самой речки Свийки к селу. При этом, неторопливо шагая по берегу в своих резиновых сапогах, он часто заходил в речку, которая до впадения ее в замут была настолько мелкой, что дед нисколько не боялся зачерпнуть сапогами воды. Однако он не просто шел, а напряженно думал, иногда разговаривая сам с собой.

– А ведь Иван может просто спугнуть бандюгу… – приговаривал он. – Всегда эти близнецы во что-нибудь вляпаются… Но упредить их надо… Надо упредить… Значит, надо идти к Ивану…