Книга Тень прошлого - Андрей Воронин

Михаил Наумович напевал, утрированно картавя, с отлично имитированной интонацией одесского трамвайного карманника – имперсонация была одним из его многочисленных зарытых в землю талантов. Он брякнул кейс на подзеркальную тумбу, запер за собой дверь – на домофон надейся, но и сам не плошай – и, на ходу развязывая опостылевший галстук, по матово поблескивающему паркету двинулся в гостиную.

На полдороге он вдруг прервал пение и замер, уловив своим чутким, никогда не знавшим насморков носом исходившее из гостиной слабое и совершенно неуместное здесь, в его роскошной четырехкомнатной квартире «амбре», некую сложную и, без сомнения, гремучую смесь чеснока, водочного перегара и дешевого отечественного табака, являющегося, как известно, наилучшим средством от моли. Смесь эта, столь хорошо знакомая ему по прежним полуголодным временам, здесь и сейчас была столь же неуместна, как, скажем, куча слоновьего навоза посреди прихожей. Михаил Наумович замер, чутко поводя своим большим семитским носом и прикидывая, как ему половчее добраться до спрятанного в кухне «смит-вессона» – смертоносной, тускло блестящей черной игрушки тридцать восьмого калибра, патентованного американского разрешителя проблем и унимателя страстей. Он стоял так секунд десять – времени на размышления хватило вполне – и пришел к выводу, что тут уж как повезет: шансы были примерно пятьдесят на пятьдесят, если отбросить малюсенькую, почти нереальную возможность, что запах каким-то странным образом натянуло из соседней квартиры – скажем, через вентиляцию, к примеру, от Володи, который порой уходил в недельные запои а тогда уж, как истинно русский человек, не гнушался ничем, до «Беломора» и сахарного самогона включительно.

Осененный внезапной идеей, Михаил Наумович резко обернулся, но двери туалета и ванной по-прежнему были закрыты и аккуратнейшим образом заперты на задвижки снаружи – никто не скрывался там, в темноте, с занесенным над головой кухонным тесаком. Сердце Михаила Наумовича вдруг сделалось чрезмерно большим и очень громким – он почти ничего не слышал из-за отдававшегося в ушах неровного сдвоенного грохота.

Долго ждать не пришлось. Даже сквозь барабанную – дробь колотившегося, казалось, внутри головы сердца он услышал легкие, осторожные шаги и тихий скрип паркета.

Паркет скрипел только в одном месте – на пороге кухни, и Михаил Наумович печально расстался с надеждой добраться до револьвера. Очень быстро он убедился в том, что до револьвера ему и в самом деле не добраться – просто потому, что увидел свою собственность. Собственность была зажата в костлявой ладони высокого, ненормально худого субъекта, неторопливо и в то же время как-то очень быстро выдвинувшегося из-за угла коридора. У субъекта была вытянутая и костистая, совершенно волчья физиономия с глубоко посаженными глазами. Михаил Наумович мельком подумал, что такие физиономии бывают только в лагерях, за проволокой, но вглядываться в подробности не стал, завороженный черным зрачком нацеленного ему в лоб револьвера: это зрелище стоило всех зековских рож, вместе взятых. Тем более что эту рожу он, кажется, где-то видел и даже вроде бы мог припомнить имя…

– Саша, – непослушными губами пролепетал Михаил Наумович, – Санек, что случилось?

Волчью физиономию расколола широкая улыбка, но легче от этого не стало: улыбка сверкала нержавеющей сталью, и от этого блеска Михаил Наумович вдруг совершенно увял, начисто утратив чувства, за исключением животного страха.

– Надо же, – хрипловатым, истинно мужским голосом произнес Санек, большим пальцем взводя мягко щелкнувший курок револьвера, – узнал! Ты у нас, оказывается, демократ, Мойша. Вот никогда бы не подумал…

А шпалер у тебя, между прочим, хороший. Деловой шпалер, вот только чистить его надо хотя бы иногда. Это же свинство – содержать оружие в таком состоянии. Да ты не волнуйся, я почистил…

Он вдруг быстро шагнул к Михаилу Наумовичу, схватил его за пухлый подбородок твердыми, как клещи, пахнущими никотином и оружейным маслом пальцами и с грохотом припечатал спиной к двери туалета. Михаил Наумович издал сдавленный протестующий звук, но железные пальцы больно вонзились в щеки, со страшной силой надавливая на челюстные мышцы. Все еще не в силах поверить в реальность происходящего, с безвольно повисшими руками и выпученными от ужаса глазами, Михаил Наумович непроизвольно открыл рот. Как выяснилось в следующую секунду, открыл он его недостаточно проворно и широко – стремительно вдвинутое в его ротовую полость дуло револьвера по дороге обломило передний зуб.

Михаил Наумович дернулся всем телом, непроизвольно мыча, уверенный в том, что его сию минуту вывернет наизнанку. Сжимавшие его челюсть пальцы надавили сильнее.

– Тих-хо, животное! – зло прошипел Санек и нажал на спуск.

Выстрел прозвучал приглушенно и совсем буднично, и обитая кремовым пластиком дверь туалета в одно мгновение украсилась тем, что Михаил Наумович Иргер, когда еще был жив, считал своим основным капиталом. Основной капитал Михаила Наумовича еще медленно сползал по гладкому пластику, а обладатель волчьей физиономии уже вышел из квартиры, аккуратно заперев за собой дверь дубликатом ключа.

* * *

– Ну что за пидоры! – в сердцах сказал Константин Андреевич и с отвращением оттолкнул от себя тощую картонную папку с несколькими жалкими машинописными листками.

Папка была унылого тускло-фиолетового цвета с жирной черной надписью «ДЕЛО» на обложке и содержала в себе материалы по делу о смерти главного бухгалтера фирмы «Форт» Иргера – точнее, то, что вконец обнаглевшие сыскари пытались протолкнуть под видом материалов.

Сыскарей вполне можно было понять; у них хватало «глухих» дел и без этого Иргера, тем более что на первый взгляд здесь имело место самое обыкновенное самоубийство. Вернулся, понимаете ли, человек с работы, имея при себе путевку в пятизвездочный отель на Мальте и билет на самолет до той же самой Мальты, но почему-то вдруг лететь на Мальту передумал, а взял револьвер тридцать восьмого калибра, засунул дуло в рот и устроил под шум грозы праздничный фейерверк. Причем так при этом торопился, что выбил себе зуб – и не выстрелом, нет, а вот именно стволом револьвера. Нет, в принципе, в этом тоже нет ничего удивительного: какая, в сущности, разница, умирать с зубами или без оных?

Константин Андреевич зажмурился, оскалил зубы и попытался представить себе, как это могло быть. Вот он берет в правую руку револьвер и.., и что? Загоняет его себе в рот прямо с размаха? Нет, ну ясное дело: волновался человек, все-таки не каждый день такое… Ну, промахнулся чуток, или там руки у него вдруг задрожали. – Опять же, мог торопиться – вон, даже выбитый зуб не потрудился выплюнуть…

Следователь городской прокуратуры Лопатин открыл глаза и всухую сплюнул от досады. Торопился… Установлено, что револьвер Иргер хранил на кухне, под холодильником. Значит, что же получается? Возвратился это он с работы, сильно торопясь при этом на тот свет, прямо с улицы кинулся на кухню (на улице, между прочим, дождь, а на паркете ни пятнышка), выволок из тайника «смит-вессон» и.., застрелился? Как бы не так! Сначала пошел обратно в прихожую, и уж там.., это. Того. И в столе у него, между прочим, кто-то порылся – аккуратно, но не слишком. Понимал человек, что ментам «глухарь» ни к чему, вот и действовал спустя рукава.