Книга Океания. Остров бездельников - Уилл Рэндалл

— Столица — Хониара, сэр.

— Хорошо. Что-нибудь еще? Ты. Вон там… э-э…

— Джон, сэр. Там куча крыс и крокодилов.

— Не надо рассказывать то, что мне и так уже известно, спасибо, — раздраженно обрываю я его, глядя на маленький дворик, мощенный плитами, и заднюю стену школы. Старый служитель кряхтя выдирает траву по периметру.

— И еще акулы, сэр.

— Акулы? Кто сказал про акул? — Я резко оборачиваюсь, словно кто-то выстрелил в меня бумажной пулькой, что вообще-то случалось довольно редко.

— Моя мама рассказывала, что они ужасны…

— А моя мама считает, что это не имеет никакого отношения к французскому языку, сэр.

— Может, ты заткнешься, Роберт?!

Я резко сажусь за стол. Фигуры учеников в первом ряду расплываются, и вместо них появляются улыбающиеся акулы, плачущие крокодилы и шесть разновидностей крыс, занимающихся синхронным плаванием.

Мне вдруг становится жарко, пот так и катится со лба: прав ли я, отказываясь от всего, что имею, — каникул, дома и того, что осталось от машины? Мне нравилось преподавать, да и процесс не слишком утомительный, не считая необходимости проверять домашние задания. Даже Роберт не так уж плох, просто, возможно, мы его не понимали.

В течение десяти лет моя жизнь протекала под аккомпанемент школьного звонка — он выстраивал по порядку все события день ото дня. Жаловаться было не на что. Мне удалось организовать себе удобную нишу в каменном, псевдоготического стиля, здании школы, уютно вписывавшемся в пологие долины Западной Англии. Окинув взглядом лица, которые, несомненно, рано или поздно изуродуют длительное подпирание щек кулаками и зевота, я вдруг понял, сколь привык к ним; форменная одежда, учебники, горы иллюстративного материала и памятных записок — все это служило декорациями моей жизни. С годами я привык любоваться невинными цветущими подростками, которые приезжали вооруженные лишь пеналами, а уже через несколько лет исчезали, махнув рукой, и больше никогда не появлялись, если только их имена случайно не начинали мелькать в судебных сводках на страницах местных газет.

Из окон можно было наблюдать за сменой времен года, когда двор устилали то лепестки цветов, то палые листья. Из моего дома, расположенного через каменный мост, там, где резкий подъем дороги достигает вершины холма, открывался другой вид. От самого окна спальни до берега моря простиралась зеленая долина, иногда припорошенная мокрым снегом.

Жалованье мне положили приличное, Робертов приходило и уходило немного, а по дороге домой располагался паб.

Я открыл окно. В теплые дни в классе становилось нестерпимо душно, но хуже было другое — большинство моих коллег обладало этим качеством на протяжении всего года вне зависимости от температуры воздуха на улице.

Во дворе жизнерадостный кудрявый водитель Колин вытаскивает из фургона упаковки полотенец.

— Привет, Уилл, — в шутливом салюте он поднял руку. — Сегодня еще никого не выкидывал из окна? — хихикнул Колин.

Это довольно бестактный намек на инцидент, происшедший в начале семестра, когда один из моих подопечных по личной инициативе, а может, при незначительном пособничестве своих дружков пробил головой стекло закрытого окна. Крови пролилось с каплю, и я не ощущал за собой особой вины, так как в тот момент меня и в классе-то не было.

— Развлекаешься? — Он снова разразился смехом.

Я машу ему рукой и закрываю окно. Конечно, эпизод приключился довольно неприятный. Потом было незабываемое административное расследование… Я трясу головой, чтобы отогнать неприятные воспоминания.

И все же своей жизнью я вполне доволен, насколько может быть доволен человек в моем положении. И было абсолютным безумием променять ее на приступы малярии, с тем чтобы потом оказаться главным блюдом на воскресном барбекю.

От этого надо решительно отказаться. Просто сказать твердое «нет». Я передумал и исходя из своих профессиональных интересов, какими бы они ни были, не могу принять предложение. Вряд ли мой отказ кого-нибудь серьезно огорчит, за исключением нескольких прожорливых рептилий. Все элементарно просто.

Но увы, как это бывало со мной не раз, собственным будущим распорядиться мне не удалось. И пришлось довольствоваться ролью робкого наблюдателя за надвигающейся катастрофой. Скоро выяснилось, что я успел обсудить эту авантюру со слишком большим количеством людей, которые стали относиться к ней как к совершившемуся факту.

— Что, Уилл, перебираешься на новые пастбища? Или лучше сказать — в новые джунгли? Ха-ха-ха!

И вправду обхохочешься. Ну хоть джунгли были девственными!

— Вообще-то, я подумал, что, может…

— Потрясающая идея! Изменить жизнь. Глотнуть свежего воздуха, да?

Вообще-то не свежего, а раскаленного. Раскаленного воздуха, насыщенного болезнетворными микробами.

— Будь я помоложе, я и сам бы… Но теперь, конечно же, уже поздно об этом думать. — Пожилой директор качает головой, устремляя взгляд своих слезящихся глаз на потертые обшлага твидовых брюк.

— Конечно же, мы подпишем твою отставку, — вновь вскидывая глаза, бодро добавляет он.

— Ну да… спасибо… — Я умолкаю. — Но мне никого не хотелось бы подводить; может, будет лучше, если я останусь. Говорят, хоккейной команде младших подростков требуется тренер на будущий год, и я э-э…

— Ерунда! Незаменимых нет. А уж что касается вас, то тем более. Ха-ха-ха!

Сейчас, припоминая тот момент, не уверен, что последнее замечание можно счесть за комплимент, но надеюсь, это была шутка.

— Мне всегда казалось, что в вас есть что-то от старых авантюристов.

Авантюристов? Искателей приключений? Самым авантюрным поступком за прошедшие годы было мое появление в Торки под звуки фанфар с целым стадом учеников. Но даже тогда максимум, чем я рисковал, это отправиться в поездку на электромобиле, управляемом одиннадцатилетним пацаном.

Мой работодатель разворачивается и бесшумно удаляется по паркетному полу коридора, а я, глядя на его мешковатые лоснящиеся брюки, размышляю о том, насколько стремительно разворачиваются события и насколько я беспомощен в том, чтобы изменить их течение. Однако, направляясь в противоположную сторону — на урок немецкого с девятым классом, — я понимаю, что судьба решена, и повинна в этом моя собственная болтливость.

Конец семестра был заполнен непрерывной говорильней: что-то произносили вслух, на кое-что выразительно намекали. В последний день, сидя под огромным тентом, я вынужден слушать бесконечные речи о доброй старой школе и великой Англии. Однако предпочитаю пренебречь тепловатым чаем, распитие которого сопровождается высказываниями типа «Он молодец, молодец, хороший мальчик; немного усидчивости, и все будет отлично; счастливых каникул». Весь этот щебет происходит на лужайке, где вокруг обветренных бутербродов прыгают воробьи, а двуногие пользуются последним шансом приторно полюбезничать друг с другом.