Книга Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

– Ну, вы, наверное, еще лаяли перед сексом, если были такой безупречной домашней собачкой? – спросил он.

– Нет, я не лаяла, – ответила она. – Я молча отдавалась, хотя мне это не приносило радости.

– А надо было лаять, возможно, это уберегло бы ваш брак.

– Я не лаяла – я выла в одиночестве!

– И какую новую плиту вы сейчас подбираете для себя? Сколько тонн вам нужно теперь? – спросил он.

В любви ей нравилось, когда муж просто лежал на ней, придавив немалым весом. Дышать становилось трудно, но ощущать тяжесть мужчины на себе – какое-то особенное удовольствие, наверное, исключительно женское. Часто ей не хотелось ни отношений, ни любви, ни секса, а только чтобы кто-нибудь с пьянящим мужским запахом пришел и раздавил ее своим телом, молча лежал до тех пор, когда дышать станет невозможно. Она представляла, как станет синеть, задохнется и умрет. Либо решит жить, и последним усилием столкнет пропитанное феромонами мужское бревно…

– А вы что ищете? Вам кто нужен?.. Кто нужен вам?

В первых разговорах, когда женщины давали телефон и писали в окне сообщений сайта знакомств – «звоните прямо сейчас», этот вопрос был самый мучительный для Александра Ароновича Васильева. На него не было внятного ответа. Но в перестановке слов «вам КТО нужен и кто нужен ВАМ» ему чудился различный смысл.

– Я ищу близость.

– Какую? – спросила она. – Физическую?

– Вы бросите трубку, если я скажу – физическую?

– Это, по крайней мере, будет честно.

– Физическую и духовную.

– Про духовную вы сказали специально, чтобы выглядеть пристойно. Когда люди знакомятся, они…

– …тогда что? – прервал он. – Близость – это расстояние между моими и твоими словами, это языковая дистанция. И все.

Он это произнес, будто прочитал на телесуфлере, и продолжил:

– Вы сказали, что «отдавались и это не приносило радости». Радости или разрядки?

– Будем разбирать мою жизнь? Или вашу?

– Мне все равно. Можно вообще об этом не говорить.

– Слушайте, я же на городском телефоне, а вы по мобильному – вам недорого будет об этом слушать? Мне перезвонить на городской?

– Это не имеет значения, тем более что у меня его нет. Не будем прерываться. И так – радость или разрядка?

– Вы хотите узнать – испытывала ли я с мужем оргазм? Не беспокойтесь – испытывала. У меня с этим все в порядке.

Татьяне не хотелось говорить правду: интимная жизнь не складывалась. Сначала он старался, был заботливый, иногда неуклюже нежный, но его кожа, его густые волосы на груди, чем-то походившие на шелк, красивый, прохладный, но холодный даже для глаз, не говоря уже о том, чтобы просто захотелось провести рукой… И еще запах. С годами он поменялся. Вначале молодой, легкий, но и тогда почему-то чужой, потом это ощущение стало основным – ощущение не твоей ткани. Словно в магазине – расцветка нравилась, а на ощупь – нет. Но в двадцать четыре года – разве понятно, как это важно?!

Она специально ввернула словцо, которого всегда стеснялась, – оргазм, пусть он почувствует ее раскрепощенность – смешно теперь притворяться в сорок-то с лишним лет.

Васильев догадался, что с «оргазмом» она спустилась на ступеньку вниз с женского, якобы таинственного пьедестала, и вспомнил, как давным-давно, в молодости, у него были короткие отношения с высокой, полной женщиной-прокурором, старше его лет на пятнадцать. Теперь он забыл и ее лицо, и имя, но буквально до деталей помнил комнату в Питере, тогда еще Ленинграде, где они неделю в белесые ночи искали окончание их встреч. Она – долго, и по-учительски занудливо, объясняла ему, что он должен сделать, чтобы он или оно наступило, где провести рукой, какое слово шепнуть на ушко, и еще про смену ритма… Без юмора она зачитывала техрегламент, подробно останавливаясь на каждом пункте, будто Васильева, как паренька из ПТУ, прислали к ней на стажировку, в самую первую комнату по коридору огромной питерской коммунальной квартиры. Незаметно прошмыгнув от входной двери, он сразу же попадал на урок и строго всему следовал, по молодости полагая, что потом это пригодится. Тогда его удивляло: насколько у мужиков яснее – прощаясь, прокурорша точно знает, что он получил, он – в полном неведении. Теперь ему стало понятно: каждая женщина – новая территория, обнесенная собственным забором.

– Что вы замолчали, Саш? Вас что-то беспокоит?

– Я думал, сейчас вы будете продолжать рассказывать. Я только жду. Кстати, Таня, а как ваша фамилия?

– А зачем вам это?

– Не хотите – не говорите. Просто имя и фамилия – особое сочетание, тонкая энергия, доступная только для нашего интуитивного чтения. Мне одна паспортистка рассказывала, что по именам она определяла людей. Если в имени много «А», то значит, вы имеете дело с прямолинейным, уверенным, без всяких сомнений человеком. Тамара – три «А».

– Вы с ней спали?

– С кем?

– С паспортисткой Тамарой?

– Ну, наверное, да.

– Что значит – «наверное». Вы даже забываете, с кем спите? Моя фамилия Ульянова. Татьяна Ульянова. Татьяна – довольно много «А»…

– …но там еще есть «Я», смягченное мягким знаком. Смягченная твердость. Я буду называть вас Ту.

– Почему? – не сразу сообразила она.

– Но это же понятно, вы залетели в мою жизнь. И первая «подмигнули». Ту – как самолет.

– Хорошо – Ту. Напоминает какое-то имя, японское или корейское.

Так возникала их близость. Первоначально она действительно была языковая. Фотографии в анкетах на сайте ничего не меняли. Им двоим было известно, что фотография специально придумана, чтобы люди при встрече увидели совершенно иного человека, за редким исключением. Другое дело – голос, интонация.

Ту тоже попыталась придумать Александру Васильеву какое-нибудь сокращение, но тщетно, ничего не получалось, предложения были нежизнеспособны. Она предлагала – он отвергал. Потом она спросила, чем он занимается. Он велел подождать. Было слышно: положил трубку, куда-то пошел, достал. «Слушайте», – наконец сказал Васильев. На телефоне включил громкую связь и на саксофоне сыграл для Ту короткий кусочек из «Бранденбургских ворот». Затем на кларнете исполнил песню пастушка из Карчило Чипито, итальянского композитора семнадцатого века, которым на самом деле был сам. Придумал еще в музыкальной школе короткую пьесу и играл. Карчило Чипито всегда нравился, казался очень современным.

– А как мне аплодировать? Я хочу аплодировать! – восторженно сказала она. – Тоже по телефону?

После разговора, положив трубку заряжаться, возникло какое-то новое ощущение – была уверена, познакомилась с очень умным, интересным человеком, наделенным к тому же способностями извлекать из инструментов нежные и точные звуки. Ей вдруг показалось, что и из нее тоже извлекли, вытащили наружу забытую взволнованность от мужчины. На беспощадном, игривом словесном ветру прожитое показалось более интригующим и запутанным. Теперь, подумала она, с этим Васильевым, если все получится, из нее всегда будет «выдуваться это». Что «это» – пока неясно. Оно похоже на легкое опьянение, пришедшее немедленно, или словно поездка в иную страну, или как сойти на случайной станции – все обыкновенно, обычно вокруг, но и жутко, и страшно, и любопытно все.