Книга Осенняя смена меню - Сергей Носов

Роман Петрович. У него внешность характерная. У него язва желудка.

Нина Львовна. И печень.

Ляля. При чем тут внешность?

Нина Львовна. Вот именно.

Роман Петрович. Он желтый такой. У него все пороки на лице. Все пороки.

Ляля. Разве язва желудка это порок?

Нина Львовна. Вот именно.

Роман Петрович. Нина, почему ты все время говоришь «вот именно»?

Нина Львовна. Ты сам говоришь «вот именно».

Роман Петрович. Я говорю, когда с тобой соглашаюсь.

Нина Львовна. В данном случае я соглашаюсь с вами обоими.

Роман Петрович. Вот именно.

Пауза.

Ляля (крася брови). Ну так что же ваш Двоеглазов?

Нина Львовна. Надо принести отвертку.

Роман Петрович. Когда-то он был кем-то по части снабжения.

Нина Львовна. Шишка на ровном месте.

Роман Петрович. Потом стал публицистом. Депутатствовал. Писал театральные рецензии.

Нина Львовна. Чтобы Роману навредничать. Из вредности.

Роман Петрович (соглашаясь). Злопамятен, злопамятен… Сколотил капиталец едва ли не за одно утро, не маленький, полагаю, очень немаленький… и стал строчить детективы. Сам себя издает, сам для себя премии учреждает и сам же себя ими награждает… раз в год. У него большие связи и любит поесть.

Ляля. Зачем? (Забота о ресницах.)

Роман Петрович. Детективы – зачем? Для славы, наверное.

Нина Львовна. Он знает много. Большой опыт по части сомнительных махинаций. Еще бы ему не писать…

Роман Петрович. Значит, еще не пришел, ты бы сразу приметила. Он такой весь… какой?.. вот, знаешь, такой… (Пытается показать какой.)

Нина Львовна. Что значит драматург. Не может описать внешность.

Роман Петрович. Одна улыбка чего стоит.

Нина Львовна. Гипсовая. Кривая. Неподвижная.

Роман Петрович. А взгляд!

Нина Львовна. Рыбий взгляд!

Роман Петрович. Точно сказано: рыбий! Рыбий, двоеглазовский взгляд!

Нина Львовна. А как он интриговал против Романа!

Роман Петрович. На весенней смене полез ко мне обниматься. Как ни в чем не бывало. Если бы не он, у нас не закрыли бы театр.

Нина Львовна. Последний в городе.

Роман Петрович. Вот именно.

Пауза.

Ляля. Вас послушать, злой гений какой-то. Не человек, а дьявол…

Нина Львовна. Эстетизируешь. Нуль без палочки.

Роман Петрович. С язвой желудка и печенью. Я уверен, с язвой желудка и печенью он обязательно припрется на дармовщину. Из принципа.

Ляля. Гипербола. (Дело за помадой.) Дядя Рома, я правильно употребила слово? (Теплого, красного тона, без блеска.)

Роман Петрович. Вот когда увидишь эту гиперболу, поймешь, какая гипербола.

Нина Львовна. В жизни он еще колоритнее. Еще тот персонаж. И с таким ты дружил когда-то, Роман.

Роман Петрович. Ты тоже.

Нина Львовна. Ты раньше. Вы с детства дружили.

Роман Петрович. Наши родители дружили, а не мы. Двоеглазовы жили внизу, под нами, где сейчас ресторан. Он уже потом разменялся… Мы приятельствовали, а не дружили. А вот ты, Нина… ты, Нина…

Нина Львовна. Ну, хватит о Двоеглазове. Мне надо отвертку.

Роман Петрович. Я тоже так думаю.

Пауза.

Помнишь, Нина, когда я написал двадцатую пьесу… как же она называлась…

Нина Львовна (быстро). Сороковая пьеса Островского называлась «Бесприданница».

Роман Петрович. Моя двадцатая – по-другому. (Ляле.) Я написал много пьес, больше двадцати, успех имели не все. Я и для радио писал, и для эстрады… Чепухи, конечно, достаточно было, но есть – за что стыдиться не буду, нет. И тебе, Ляля, стыдно не будет. Кое-что после меня все же останется. У Лопе де Веги пятьсот пьес известны лишь по названиям. И около тысячи совсем утрачены – с названиями. А всего Лопе де Вега написал две тысячи пьес! Две тысячи пьес!

Нина Львовна. Это да, только что же произошло, когда ты написал двадцатую?

Роман Петрович. Э-э-э… (Рассеянно.) Слушай… а я что-то хотел?..

Нина Львовна. Роман, склерозу надо сопротивляться. Ты падаешь духом.

Роман Петрович. Что-то хотел… я вспомню… сейчас…

Нина Львовна. Вспоминай. А я пошла за отверткой. (Уходит.)

Роман Петрович. Ляля, ты, наверное, хочешь поужинать? У Нины есть ужин для тебя. Посмотри на кухне. Поешь.

Ляля. Дядя Рома, я хочу переодеться. (Идет за ширму.)

Роман Петрович. Тогда я… в кабинет.

Ляля. Да вы мне не мешаете. (Переодевается – неторопливо, размеренными движениями, с любовью к телу своему и новому платью. Быстро все равно не получится: там зеркало. Процедура сопровождается столь же медлительной речью Романа Петровича.)

Роман Петрович. Ты только не подумай, что это так легко. Пьесы очень трудно писать. Хорошие пьесы. Плохую и дурак напишет… левой ногой. Действие, сверхзадача… А попробуй-ка придумай хорошую. Вот все было уже, говорят. Все, да не все. Чего-то и не было. Был, говорят, герой уже – всякий. Всякий, да не всякий. Вот тебя не было, Ляля. То есть что-то такое, допустим, было, но не ты. А тебя не было. Или меня. Я, может, и был, как этот… Роман Петрович… какой-нибудь… вообще… а как собственно я… я!.. как Роман я Петрович… я и не был.

Пауза.

Или, как дядя Рома твой, я не был. Притом, что дядь много было. А твоего не было.

Пауза.

Тут много тонкостей. Вот представь, Ляля, мы оба на сцене, и ты переодеваться надумала… на сцене… это теперь в порядке вещей… а я стою здесь и что делаю? Бу-бу-бу. Говорю. На сцене долго нельзя молчать. Надо говорить, когда другие молчат. Попробуй-ка… бу-бу-бу… сочини монолог. А и не сочинишь. Это с виду так просто. А на самом деле далеко как не просто… Вот именно. Чтобы все в меру было. И не получится, если не умеешь. Нет.

Пауза.

Нет, все приходит с опытом, да. Она, наверное, не найдет отвертку. Мизансцены возьми. Их тоже искусство менять. А как ты думала? Даже слов порядок. Ну и сами слова. Тут все важно. Как говорю. Та к или не так… Я тебе откровенно сознаюсь, Ляля, меня не понимали, когда ставили. Когда ведь пишешь, все по-своему слышишь. А потом со сцены когда раздается, уже не твое, совсем не твое. Ты думал, тут смешно получилось, а у них, как на панихиде, хоть из зала беги. Или наоборот, он паясничать начинает, а ты ждал патетики, проявления высокого, понимаешь ли, чувства… ждал, зритель заплачет. Шиш он тебе заплачет. От режиссера, конечно, очень много зависит, это естественно. Редактор, когда печатали, все слова вычеркивал… вот именно, лишние. Еще критики есть. Были. В бытовики записали. А вдруг я философ, а не бытописатель? Может, я быт постольку поскольку люблю. Я предметность люблю. Вообще. Вещественность… Вещность… Я и слово люблю – предметным, конкретным… угловатым. Вещь как вещь. Как таковую… Не вещь в себе. А вещь…