Книга Ночь на хуторе близ Диканьки - Андрей Белянин

– Николя, паныч, вы шо, сдурели чи как?

– Хочу сам убедиться, что в том храме, о котором ты рассказывал, действительно есть какая-то потусторонняя сила. По-научному элементарии!

– Ох ты ж, – восхитился кузнец, мысленно пробуя на вкус новое слово. – Ну так вам бы до того в церковь сходить, помолиться, исповедаться, причаститься, мало ли шо…

– А что?

– Та сгинете там, а я по вашу душу свечку пудовую ставить должен?! – Вакула важно перекрестился, подмигнул другу и хмыкнул: – Та тю! Шутю я, шутю! Вдвоём пойдём, нешто я вам не товарищ, а свиной хвост в еврейской каше?! От то-то и оно!

Разумеется, Николя не стал спорить, да и кто бы стал? Отказываться от помощи первого сельского силача было по меньшей мере глупо, а по большей – и вообще мозгов не иметь. К тому же, по совести говоря, Вакула был единственным, кто называл молодого паныча именно Николя, а не Коля, Николай, Николенька, Николай Васильевич. В общем, эта странная, на взгляд окружающих, дружба подпитывалась огнём чистых сердец с обеих сторон, и когда в ту же кузню вдруг заявились незваные гости…

– Вакула, здоровеньки булы! Ты, поди, спишь, а шо ж, вилы батьки моего не готовы?! – В оконце заглянул один из диканьковских парубков, высокий лоб, под три сажени, если считать с шапкой. – Ой, а то хто? Нешто сам паныч до кузнецкого братки заявивси? Подивитесь, хлопцы!

В маленькое помещение тут же вломились аж шестеро не знающих, чем развлечься, крепких украинских парней. Недостаток культурного образования (меньшее, что только можно поставить им в упрёк) с лихвой компенсировался здоровым питанием, жизнью вдали от индустриальных центров, свежим воздухом и практически полной безнаказанностью. То есть общеизвестная присказка «когда парубки гуляют, сам голова из хаты носу не высовывает!» имела под собой самое практическое объяснение. Голова просто боялся быть бит…

– Та то ж паныч Мыкола, гимназист ученый, – на раз опознал первый хлопец, лет эдак двадцати (ежели не с хвостиком). – У его тут тётка живе, та ещё у ней две дочки. Страшны як бисы…

Николя, не говоря дурного слова, сгрёб первое, что ему попалось под руку, и запустил в болтуна. Тот на миг замер, получив тяжёлой подковой по зубам, а потом без писка рухнул навзничь.

– Шо? Хлопцы, так воны ж наших бьють?!

– От тоби и вилы батькины, – дружелюбно прогудел Вакула, опуская сельскохозяйственный инвентарь прямо на новенький сапог сунувшегося заводилы. Тот не сразу понял, что двинуться уже не может…

– Бейте их, козаки, бо вже достали-и!!!

По чести говоря, настоящих козаков, а тем более запорожцев, в самой Диканьке было мало. А сами парубки, хоть и справедливо числили себя козацкого роду, ни в одном военном походе участия не принимали, а турок и ляхов отважно рубали покуда лишь во сне да в фантазиях.

Невысокий крепыш Вакула сгрёб двоих драчунов и некрепко приложил лбами. Звук был как от пустых крынок, а хлопцы отлетели в разные стороны. Николя, считавшийся в гимназии тихоней, втайне изучал то, что англичане называли боксом, и чётко знал, с какой руки, увернувшись, бить противника в центр подбородка и чем хук отличается от апперкота.

Первый же удар получился настолько удачным, что веснушчатый хлопец вылетел через неплотно прикрытую дверь, оставив свои же сапоги в качестве трофея победителю. Ещё один ретивый соискатель ударил кузнеца в грудь, едва не вывернув запястье, взвыл от боли и позорно бежал. Остальных вынесли те, кто предпочёл сохранить зубы в целости.

– Та шоб на вас кошки клали под забором! Шоб у вас, собачьих сынов, руки-ноги поотсыхали! Шоб вам, москалям, никто поутру не дал рюмки водки опохмелиться! Шоб вам обоим прямо тут зараз же и опухнуть!!!

Не обращая никакого внимания на жалобную ругань побеждённых, Вакула и Николя церемонно обнялись. Дружба простого кузнеца и паныча знатного рода не нуждалась в лишних подтверждениях, пустых клятвах или красивых словесах.

– Як же вы ловки в драке, паныч…

– Да говори мне «ты»!

– Не, не можно. Вы ж пан, а я… Никак не можно!

Переубедить кузнеца было нереально, его так с детства воспитали. Николя в очередной раз махнул рукой, убедившись в бесполезности спора. В конце концов, не это важно. Сейчас, после короткой драки, когда горела кровь и радостно ныли мышцы, его пытливый ум вновь обратился к тайнам заброшенной церкви за селом…

Приятели договорились встретиться на перекрёстке четырёх дорог до полуночи и вместе отправиться в расхристанную церковку в двух верстах от Диканьки. У молодого кузнеца ещё было довольно работы на сегодня, а Николя надеялся умаслить тётушку, дабы она не посылала тревожные письма милой матери его, Марии Ивановне, и не отвлекала её от нежных забот о младших сестрицах Машеньке, Лизоньке и Олюшке.

В общем и целом товарищи сочли сегодняшний день вполне себе успешно начатым, вновь обговорили место и время встречи, после чего весёлый гимназист покинул гостеприимную кузницу верного друга своего и вернулся в тётушкины пенаты. Причём туда он бежал ещё быстрее, чем оттуда!

И не подумайте, ничего такого физиологического, как если бы неспелых груш человек объелся или напугался чего, передумал, решил отсидеться под крылышком заботливой Анны Матвеевны. Нет, сердце его было сердцем льва, а в жилах кипела кровь первых братьев лыцарей – запорожцев! Причина, заставляющая нашего героя увеличивать шаг, была куда более прозаичной и романтичной одновременно. Имя сей причине – литература!

В нашем случае сиречь сочинительство. Страдая (или наслаждаясь?) тайной страстию к театру, Николя скрытно пробовал силы свои в написании стихов и пьес. Однако же сегодня по дороге от кузницы пришла к нему в голову мысль совершенно оригинальная.

– И почему доселе никто не удосужился записывать предания и легенды простого народа Украины? – бормотал он себе под нос, совершенно довольный самим собой как собеседником и слушателем. – Ведь те самые «бабкины сказки» находят воплощение своё в бессмертной поэзии столичных господ сочинителей. Один Александр Сергеевич Пушкин с его нянюшкой чего стоят! Так чем же волшебные истории нашей Малороссии могут быть хуже?! Да и чем же они хуже-то, скажите на милость?! Разве не один народ их сложил? Разве певучая речь наша не внятна слуху братскому? Разве наши чудные истории запорожского козачества и колыбельные молодух, баюкающих детей своих милых, менее поэтичны, чем у любой иной народности, населяющей великую Родину нашу – Россию? Однако же не дело сие, господа хорошие, ох не дело…

И, полный решимости исправить досадное это недоразумение (если не оплошность или, того хуже, злонамеренную чиновничью ошибку!), вернувшись в дом, Николя заперся у себя во флигеле, достал три листа хорошей бумаги, очистил заранее кучу гусиных перьев, старательно, высунув язык набок, хитро сощурившись, словно дворовый пёс, заметивший соседского кота на крыше своей будки, и бросился заполнять лист мелким, хорошо читаемым почерком: