Книга Роддом или Неотложное состояние. Кадры 48-61 - Татьяна Соломатина

— Грузинский народный парный свадебный танец. — Пробурчал тот старичку. — Да отпусти ты! — Это относилось уже к дюжему санитару.

Санитар вопросительно посмотрел на старичка-психиатра. Тот кивнул. Потапыч выпустил мужика — и тот как-то сразу беспомощно опал плечами.

— Вы садитесь, садитесь! — Старичок-психиатр постучал ладошкой по полу рядом с собой. — В ногах правды нет.

Автандил опустился рядом, приняв ту же странную позу по-турецки. Старичок похлопал его по плечу.

— Придон Сулаберидзе! Не меньше! Позвольте? — он протянул Оксане руку — она с радостью отдала старичку его айфон. — Вот, смотрите! — он быстро нашёл в айфоне видео, включил просмотр и протянул незадачливому грузину. В палате телефонно загудели дудки. Автандил беспомощно пялился в экран. Тощий малыш лет пяти яростно перебирал ножками с совершенно зверским выражением лица.

— И какая разница, что для моей дочери никто так и не исполнил узаконенную пляску любви, если у меня есть такой шикарный внук, а?! Что скажете?!

Он пристально посмотрел на Автандила.

— А моя крохотная внучка — она уже сейчас гулит, как… Тамара Гвердцители так «Арго» не исполняет, как моя крохотная Наночка гулит! Сейчас я вам… — Он снова взял свой айфон.

— Нана… — вдруг жалостно обратился Автандил под кровать. — Наночка! Тебя никто не будет ругать! Нана! Кто у меня?.. Внук или внучка?

— Внучка, папочка. Внучка!

Нана очень шустро выползла из-под кровати и бросилась на шею отцу. Она заплакала. Он заплакал. Но это были слёзы радости, прощения и приятия.

— Ну вот и хорошо. Вот и хорошо, — старенький седенький психиатр снова похлопал Автандила по плечу. Санитар помог ему подняться. — Вот и хорошо, вот и славно. Как есть моя семья проживает в Российской империи с тысячу восемьсот первого года и я безнадежно испорчен всем этим русским, я вам так скажу! — Под счастливые всхлипы он обратился почему-то к Оксане Анатольевне: — Не важно, чей бычок вскочил — телёночек-то наш! Или как говорят у нас в Грузии: большое дерево сильный ветер любит. Хотя, может быть, это для другого случая.

— Сюда тоже можно! — кивнула Оксана.

— Автандил наш явно не вчера с гор спустился. Просто горячи мы, грузины. Горячи. Но добры и нежны!

— И отхооооодчивы! — Совсем растёкся по полу новоявленный дедушка, обнимающий свою неразумную юную дочь, ставшую мамой.

— Спасибо вам огромное! — Говорила Оксана Анатольевна, провожая старичка-психиатра к его специализированной карете.

— Ну что вы! Это всего лишь моя работа! К тому же — приятная её часть. Мы с коллегой, — он кивнул на огромного спокойного санитара, — все сутки занимались таким… Лучше вам и не знать, деточка! А тут всего лишь любящие друг друга отец и дочь. Казус недопонимания.

— Но как же здорово, что вы грузином оказались!

— Это вы нашего Петра Валерьяновича ещё таджиком не видали! Абдушукуром Файзиддиновичем! — Впервые за всё время подал голос санитар.

— Просто я старый добрый образованный еврей! — Радушно развёл руками сухонький седенький врач-психиатр, обаятельно улыбнувшись Оксане.

— Но рисунки, рисунки внука!

— Люблю, милая, Нико Пиросмани. Ничего с собой поделать не могу. А при нынешнем развитии технологий разыскать в Интернете что угодно — танец маленького мальчика или песни маленькой девочки — занимает считанные секунды.

— Но у вас же самого есть внуки?!

— Есть. И внуки есть. И внучки. И незамужняя дочь. Тут всё абсолютная правда. От чистого сердца. Любая манипуляция во благо должна быть искренней и происходить от чистого сердца. Без души, так сказать, и помыслов высоких живых путей от сердца к сердцу нет, как сказал немец Гёте. Счастливо оставаться!

Оксана некоторое время смотрела вслед отъезжающей машине. «Были же люди! — думала она. — Почему были? — есть!» Одна такая встреча с таким человеком — стоит того, чтобы жить. Как быстро он всё сразу понял. Как быстро оценил-решил. Ему бы священником. Или — переговорщиком. Ну? А психиатр — он кто? Врачует души. Образумливает. Ведя из тьмы на свет. Словом можно убить, словом можно спасти…

И не заметила как вернулась в кабинет, сварила кофе и…

Оксана Анатольевна оглядела кабинет. Так и не научилась пока говорить о нём: «свой». Не её кабинет. И ремонт этот делался не для неё. Любящая Маргоша отделала всё в бежево-пыльном и бледно-зелёном для своей любимой Татьяны Георгиевны Мальцевой. И даже постер-репродукция анатомического рисунка Леонардо Да Винчи «Плод во чреве матери», вокруг которого некогда разыгралось столько страстей[3],был на месте. Этот рисунок никогда не нравился Оксане Анатольевне. Но снять она его не решалась. Не её собственность. Он как будто бы ждал хозяйку. Давал ощущение уверенности в том, что всё как бы понарошку. Что ты — не заведующая огромным и ответственным обсервационным отделением большого родильного дома, входящего в состав огромной многопрофильной больницы. А всего лишь играешь в заведующую. А когда играешь — ошибки не то, чтобы исключены… В игре ошибки — не фатальны.

Поцелуева смотрела в окно. На подоконнике всё ещё стояла пепельница Мальцевой. Оксана не курила. Но даже убрать эту пепельницу в шкаф — не могла. Как-то раз Тимофеевна, убирая кабинет, убрала пепельницу в ящик стола — Оксана Анатольевна долго, несправедливо и незаслуженно кричала на старую верную санитарку. Потом извинялась. Но пепельницу вернула на место. Как будто без пепельницы и без этого ужасного постера в чёрной рамке — это был не кабинет заведующей, а просто помещение. Безжизненное помещение из поэтажного плана. Как будто эта дурацкая пепельница и ужасающий постер — душа этого отделения… Бред! Больной бред от недосыпа и перенапряжения!

В кабинет забежала встревоженная Разова.

— Оксана Анатольевна! У других родов на дому — позднее послеродовое кровотечение!

Поцелуева спокойно обернулась.

— И чего суетишь? Анестезиолога и в манипуляционную на выскабливание.

— Уже. Вы будете делать?

— Ты будешь! Под моим контролем.

В глазах Тыдыбыра загорелся здоровый хирургический азарт.

Анастасия Евгеньевна очень изменилась. Достаточно будет сказать, что она похудела на тридцать килограммов. И оказалась великолепной тощей блондинкой с точёными чертами лица. Настоящей красавицей. Она не только похудела, но и пошла в спортзал. А главное — стала жить отдельно от любящих мамы и папы. Соответственно — без кулинарных изысков и, что важнее, излишеств любящей родительницы. Так что футболка с принтом «Не подменяй понятия», подаренная ей при вступлении в Общество анонимных врачей[4], теперь стала ей ну полный оверсайз. А ещё Анастасия Евгеньевна окончательно и бесповоротно влюбилась в уже не интерна Денисова. И это было очень печально. Поскольку уже не интерн Денисов не обращал на неё ни малейшего внимания. То есть как — не обращал. Он дружил с Настей. И вот только сегодня ночью они вместе отстояли в ургентной операционной приёмного покоя главного корпуса. Они иногда вместе ходили в буфет. Пересекались, в общем, по работе и по жизни. Но он понятия не имел, что Настя Разова в него влюблена. Не то потому что не заметил метаморфозы. Не увидел, как смешливый блондинистый колобок-разбойник стал настоящей принцессой: стройной, красивой; и подающим большие надежды молодым специалистом. Не то потому что был из малочисленной породы однолюбов, которые уж лучше не будут ни с кем, чем станут не с той.