Книга Нить - Виктория Хислоп

– Меня зовут Павлос, – представился слепой.

– А меня Димитрий… или Митсос.

– Как же я люблю этот город, – сказал Павлос. – Наверное, есть места, где слепому жилось бы легче, но я бы никуда отсюда не уехал.

– Нет, я вижу… то есть понимаю, что вы имеете в виду. Это очень краси… то есть удивительный город. – Митсос поспешно поправлялся, злясь на себя за невольную бестактность. – Знаете… мне пора вернуться к бабушке с дедушкой, но было очень приятно с вами познакомиться.

– Мне тоже очень приятно. И спасибо, что помогли перейти через дорогу.

Павлос повернулся и пошел дальше, быстро постукивая перед собой гибкой белой тросточкой. Митсос еще немного постоял, глядя ему вслед. Он был практически уверен, что Павлос чувствует спиной тепло его взгляда. Во всяком случае, надеялся на это и подавлял желание броситься за ним, пройтись вместе по берегу и продолжить разговор. Может быть, в следующий раз…

«Как же я люблю этот город», – словно эхом звучало вокруг.

Митсос вернулся за столик, явно под впечатлением от этой встречи.

– Ты молодец, что помог ему, – сказал дедушка. – Мы его часто здесь видим, когда ходим гулять. Несколько раз его чуть не сбили – люди и не смотрят даже.

– Все в порядке, Митсос? – спросила бабушка. – Ты что-то все молчишь.

– Все нормально. Я просто думал о том, что он сказал… – отозвался Митсос. – Он так любит этот город, хотя ему здесь, должно быть, очень нелегко приходится.

– Это мы можем понять, правда, Катерина? – ответил дедушка. – Выбоины на тротуарах и для нас не подарок, и никто, по-моему, не собирается ничего с этим делать, несмотря на все предвыборные обещания.

– Так почему вы не уедете? – спросил Митсос. – Вы же знаете, мама с папой очень хотели бы, чтобы вы переехали в Лондон. Там бы вам гораздо легче жилось.

Стариков то и дело звали к себе и сын, живший в зеленом Хайгейте, и дочь, которая жила в Штатах, в фешенебельном пригороде Бостона, но что-то мешало им выбрать более комфортную жизнь. Митсос часто слышал, как родители обсуждали это между собой.

Катерина бросила быстрый взгляд на мужа:

– Даже если бы нам дали столько бриллиантов, сколько капель в океане, ничто не заставило бы нас уехать! – Она наклонилась ближе к внуку и твердо взяла его за руку. – Мы останемся в Салониках до самой смерти!

То, с какой страстностью были сказаны эти слова, совершенно поразило юношу. На миг бабушкины глаза заблестели, а затем наполнились слезами, но не теми старческими слезами, что часто наворачиваются на глаза без видимой причины. По ее щекам катились слезы гнева.

Некоторое время они сидели молча, а Митсос так просто замер, чувствуя только, как крепко сжато его запястье. Он лишь взглянул бабушке в глаза, надеясь услышать какое-то объяснение. Никогда бы не подумал, что она способна на подобную вспышку, всегда видел в ней только добрую старушку с мягким характером. Как и большинство гречанок ее возраста, бабушка обычно предоставляла первое слово мужу.

Наконец дедушка нарушил молчание:

– Мы сами предложили нашим детям поехать учиться за границу. В то время это было разумным решением, но мы-то думали, что они вернутся. А они остались там навсегда.

– Я не представлял… – начал Митсос, сжимая бабушкину руку, – не представлял себе, что это значит для вас. Папа только однажды говорил о том, почему вы отправили его с тетей Ольгой за границу, но в подробности не вдавался. Это как-то связано с гражданской войной?

– Да, отчасти, – ответил дедушка. – Пожалуй, пора рассказать больше. Если интересно, само собой…

– Конечно интересно! – воскликнул Митсос. – Всю жизнь я почти ничего не знал о прошлом отца, и никто мне не рассказывал. Теперь-то я уже, наверное, достаточно взрослый для этого?

Бабушка с дедушкой переглянулись.

– Как думаешь, Катерина? – спросил дедушка.

– Думаю, он мог бы помочь нам донести овощи до дома, чтобы я могла приготовить на обед его любимую гемисту, – с улыбкой отозвалась бабушка. – Что скажешь, Митсос?

Они свернули на улицу, уходившую вверх от моря, и, срезав путь, по каким-то старинным узким улочкам вышли к рынку Капани.

– Осторожно, бабушка, – предостерег Митсос, когда они оказались у прилавков, где брусчатка была усыпана кусками гнилых фруктов и раскатившимися овощами.

Они купили блестящие темно-красные перцы, рубиновые помидоры, круглые, как теннисные мячики, твердые белые луковицы и лиловые баклажаны. Поверх всего этого в сумку с продуктами продавец положил пучок кориандра, и его аромат, казалось, заполнил всю улицу. Продукты выглядели вполне аппетитно, и их можно было бы съесть прямо сырыми, но Митсос знал, что в бабушкиных руках они превратятся в сочные острые фаршированные овощи – это было его любимое блюдо всю жизнь, с тех самых пор, как он стал помнить свои приезды в Грецию. В животе у него заурчало.

В той части рынка, где торговали мясом, пол был скользким от крови, капавшей с распластанных туш. Знакомый мясник встретил их как родных, и Катерина вскоре получила одну из бараньих голов, смотревших на них из ведра.

– А это тебе зачем, яйя?

– На бульон, – ответила бабушка. – И килограмм рубца, пожалуйста.

Значит, потом приготовит пацас. Она умела накормить семью всего на несколько евро, поэтому ничего не покупала зря.

– Верное средство от похмелья, Митсос! – Дедушка подмигнул внуку. – Видишь, как бабушка о твоем благе печется!

Десять минут пешком по обшарпанным улочкам старых Салоников – и они оказались у дома, где жили бабушка с дедушкой. У самого входа остановились поздороваться с лучшим другом Димитрия – его кумбарос[1]сидел в ларьке на углу. Старики знали друг друга уже больше семидесяти лет, и ни дня у них не проходило без горячих обсуждений последних новостей. Лефтерис, проводивший дни в киоске, среди газет, разбирался в городской политике, как никто другой в Салониках.

Многоквартирный дом представлял собой невзрачное четырехэтажное здание, построенное в 1950-е. Общий коридор выглядел повеселее: желтые стены, ряд из четырнадцати запертых почтовых ящиков – по одному на каждую квартиру. Светлый каменный пол, рябой, как яйцо куропатки, недавно вымыли с каким-то едко пахнущим дезинфицирующим средством, и Митсос задержал дыхание, пока они медленно поднимались по лестнице, ведущей к бабушкиной и дедушкиной двери.

Площадка была довольно ярко освещена, тогда как в квартире царил полумрак. Когда старики уходили из дому, жалюзи всегда оставались опущенными, но, возвращаясь, Катерина поднимала их и впускала в комнаты свежий воздух. Сквозь тюлевые занавески света проникало немного. В доме всегда стоял полумрак, но Катерине и Димитрию так нравилось. От прямых солнечных лучей выцветают ткани и портится деревянная мебель, так что они предпочитали жить при слабом свете, проходившем сквозь тюль, или при свете лампочек низкого напряжения – лишь бы видеть, куда идешь.