Книга Адвокат. Судья. Вор - Андрей Константинов

Впрочем, с замами Прохоренко нашел общий язык как-то очень быстро и сидел в своем кресле прочно, обстоятельно и, судя по всему, собирался просидеть еще долго. Сергею казалось, что лично его Прохоренко недолюбливает, но это было не более чем ощущение на энергетическом уровне, потому что никаких конкретных проявлений предвзятости прокурора не было.

Более того, год назад Николай Степанович снял без скандалов и объяснительных два мокрых глухаря[1], которые безнадежными булыжниками висели у Челищева на шее.

Однако сегодня рассчитывать на приятный разговор с Прохоренко явно не приходилось. Ну в самом деле, какой начальник погладит по голове за то, что после устроенной на рабочем месте пьянки подчиненный еще и трахнул его секретаршу? Идя по коридору, Сергей улыбнулся, вспомнив, как один его знакомый журналист рассказывал, что однажды переспал с секретаршей главного редактора крупнейшей городской газеты, и главный, вызвав его на «ковер», долго драл за разные мелкие и крупные провинности, а в конце разговора повернулся к журналисту спиной и, глядя в окно на Фонтанку, угрюмо буркнул самое важное: «Да, вот еще… Вику не трогай. Это – святое…»

Все еще со следами улыбки на губах Челищев пересек пустовавшую приемную, хранившую легкий аромат Юлиных духов, и, одернув несколько раз китель, глубоко вдохнув и выдохнув, постучал в обитую коричневой кожей дверь.

– Разрешите?.. – Сергей полузашел в кабинет, вопросительно глядя на Прохоренко.

– Да, Сергей Александрович, заходите. – Прохоренко неторопливо вышел из-за стола и пошел навстречу Сергею, протягивая руку для пожатия.

«Ни хрена себе! – подумал Сергей, ошеломленно пожимая пухлую, но сильную ладонь прокурора с какой-то полустертой татуировкой на запястье. – Ишь ты! По имени да по отчеству, Сергей, мол, Александрович! Еще и ручку пожаловали… Не иначе, сейчас какое-нибудь говно вывалит».

– Садитесь, Сергей Александрович, – Прохоренко показал рукой на стулья, стоящие вокруг стола для рабочих совещаний. Сергей сел и молча уставился на прокурора.

– У меня к вам, Сергей Александрович, неприятный разговор, – сказал Прохоренко, расхаживая по кабинету.

Сергей слабо пошевелился на стуле, но прокурор жестом руки остановил его движение.

– Это касается ваших родителей. Ваш отец Александр Владимирович Челищев был директором деревообрабатывающего комбината?

– Да, – у Сергея почему-то пересохло в горле, и он с усилием сглотнул. – Почему – был? Он и есть… Я, правда, вижусь с родителями не очень часто…

Прохоренко остановился у своего стола и взял с него бумажку. Посмотрев на Сергея как-то странно, он сказал:

– Вот, по утренней сводке… Мужайтесь, Сергей Александрович. Сегодня в восемь пятнадцать ваши родители были обнаружены в собственной квартире с признаками насильственной смерти… Предположительно – разбой…

Голос прокурора доносился до Сергея через звон, который шел в голову от бешеных ударов сердца.

– И… маму? – Челищева трясло на стуле.

Прохоренко опустил взгляд и начал складывать бумагу, тщательно разглаживая сгибы.

– Держитесь, Сергей Александрович… Сегодня среда. Полагаю, три дня отпуска вам просто необходимы… Мы, конечно, окажем всю возможную помощь… Сейчас поезжайте домой… В смысле – к родителям, – прокурор запнулся, как будто сказал какую-то неловкость. – Адрес, я полагаю, вы помните… Вторая Советская… – Прохоренко не договорил, помолчал и добавил: – Внизу можете взять мою машину, скажите Николаю, что я разрешил… Да он, в общем-то, в курсе. Поезжайте, заодно сразу с опознанием поможете… Ну и похищенное установить… В общем, что мне вас учить… Там сейчас Свиридова работает с бригадой… Езжайте. И держитесь! А мы – все, что сможем…

Челищев молча вышел из кабинета, выдавив из себя что-то вроде странно прозвучавшего в этот момент «спасибо».

После ухода Челищева Прохоренко, вздохнув, открыл сейф, достал оттуда бутылку армянского коньяку фирменного ереванского зеленоватого стекла и налил в рюмку, извлеченную из сейфовых же недр. Медленно выпив, он выдохнул сквозь зубы, помассировал руками виски и убрал бутылку с рюмкой обратно в сейф.

Затем Николай Степанович уселся за свой стол и, засунув мизинец левой руки в правую ноздрю, глубокомысленно уставился в лежавшие перед ним бумаги…

Дорогу до дома Челищев помнил смутно.

Николай, водитель Прохоренко, что-то ему говорил, Сергей кивал, беспрестанно затягиваясь сигаретой…

У подъезда стояли служебные машины, а обычно сидевших на лавочке старушек не было.

Сергей поднялся по знакомой с детства лестнице, и на последнем пролете у него вдруг закололо сердце. У дверей квартиры его родителей, квартиры, которую он всего несколько лет назад перестал считать своим домом, стоял постовой, шагнувший Челищеву навстречу. Сергей машинально сунул ему служебное удостоверение и вошел…

В каждой квартире есть свой особенный запах, который не меняется годами. Этот запах иногда остается единственным сохранившимся напоминанием детства, и каждый раз, приходя к родителям, Челищев с наслаждением вдыхал его, уплывая на мгновение в прошлое…

Но сегодня его встретили чужие запахи, и именно в этот момент Сергей до конца осознал, что ничего уже не поправишь и не вернешь… В прихожей пахло свежей кровью, какими-то лекарствами и специфическим запахом казармы, который распространялся, судя по всему, от шаставшего по квартире немолодого старшего лейтенанта милиции. Он, похоже, был участковым. Старший лейтенант непрерывно вертел головой, цокал языком и, вздыхая, приговаривал:

– Вот люди живут, а…

Вообще народу в квартире было полно. Что-то писала на журнальном столике дежурный следователь, с которой Челищев был смутно знаком, деловито работал кисточкой замухрышистого вида эксперт-криминалист, у которого на лице было явственно написано неудовольствие от затянувшегося дежурства, бестолково бродил по квартире фотограф…

В квартире действительно было на что посмотреть. Мебель ручной работы из карельской березы, картины, хрустальные люстры, моющиеся обои, тяжелые красные с золотом шторы… Квартира всегда была маминым «заповедником». Она буквально вылизывала ее до нежилой музейной чистоты. И сейчас отдельные сохранившиеся оазисы этой чистоты дико и страшно контрастировали с пятнами подсыхающей крови на стенах и полу в прихожей, на смятом постельном белье в спальне…

Работавшая в квартире бригада выбрала себе в качестве пепельницы большую глубокую тарелку из старого кухонного сервиза, сохранившегося только наполовину. Когда-то именно в эту тарелку мать наливала Сергею суп, а сейчас в ней валялись смятые разномастные окурки, которые полностью заглушили витавший когда-то в квартире легкий аромат дорогого трубочного голландского табака…

В принципе, нельзя было сказать, что дежурная бригада вела себя как-то особенно нагло, по-хамски… Люди вели себя обычно, и Сергей много раз вел себя точно так же в других квартирах, осматривая место происшествия. В этом, наверное, и было дело: для работавшей бригады квартира была местом происшествия, а для Сергея – местом беды. И нельзя было винить ребят за то, что они отгораживаются, закрываются от чужого горя – если каждый раз пускать его в душу, можно очень быстро сойти с ума… Все это Челищев понимал рассудком, но все равно чувствовал раздражение и злость на чужих людей, равнодушно фиксировавших следы оборванных жизней…