Книга Велькино детство - Алексей Олейников

– Блин. Увидела, сюда идёт, – плачущим голосом возопил он из глубины сирени. – Мамочки.

– Спокойно. – Велька сглотнул комок в горле. – Я тебя прикрою.

– Мы ж ей того, помешали, – задыхающимся шёпотом зачастил Федька. – Чтоб люди больше не помирали, мы ей косу и сломили.

– Как это сломили? – сразу и не понял Велька, глядя на приближающуюся фигурку.

– Обыкновенно, молотком, – пояснил Федька, затаённо почёсываясь. – Хрясь и того…

– Совсем сдурели?

– А что – пусть лучше люди помирают?

– Блин, давно я такого бреда не слышал, – разозлился Велька. – Вылезай, прощение просить будешь.

– Ты что, обалдел? – Федька от ужаса даже перестал чесаться. – Мне ж тогда хана. Не выдавай меня, Вель, не надо. Ну пожалуйста…

Бабка приближалась, а Велька стоял на месте. Умоляющий Федькин голос поколебал его решительные намерения, и теперь Велька не знал, что делать. Он не мог бросить Федьку в этих кустах один на один с неизвестностью, но и выдать его не мог.

Ему казалось, прошла вечность, пока старушка подошла к их двору.

– Зд-дравствуйте, – почему-то запинаясь, поздоровался Велька, когда сгорбленная бабушка в тёмно-синем платке и глухом чёрном платье поравнялась с их калиткой.

– Косу вот сломили, – тихо сказала она и показала сточенный обломок лезвия, зажатый в тёмной обветренной ладони. – Мальцы.

– Ой, как плохо, бабушка, я даже и не знаю, кто бы это мог сделать? – притворно ужаснулся Велька.

Старушка, не отвечая, поглядела на него. Сморщенное её лицо ничего не выразило. Вельке показалось, что она не видит ни его, ни дрожащих над Федькой ветвей сирени, ни звенящего цепью Кардамона, ни их дома, а смотрит куда-то очень далеко.

– Ну ладно, – она вздохнула и пошла дальше, шаркая стоптанными ботинками.

– Ну что? – из сирени вынырнула взъерошенная голова Федьки. – Свалила она?

Велька глянул вослед сгорбленной спине, опоясанной платком. Щёки его горели.

– Да, – сказал он. – Дурак ты, Федька. И кличку вы ей дурацкую придумали – «бабка – смерть». Она же просто старенькая.

– Старенькая, да удаленькая, – почёсываясь, веско отметил Федька. – Я на тебя погляжу, когда ты её встретишь, с косой и на кладбище.

– Топай давай, – Велька вытянул из сирени сухой прутик и выразительно посвистел над Федькиной головой.

– А то и пойду, – независимо пробурчал Федька, выбираясь из сирени. – Подумаешь…

Он осторожно выглянул за забор и, никого не увидев, быстро стукнул калиткой.

– Ну, спасибо, что ли, – шмыгнул он носом на прощание. – Ты её, смотри, опасайся, она ведь с тобой говорила.

– Иди-иди, – Велька напутственно махнул прутиком, и Федька мигом скрылся с глаз.

Велька решил тоже прогуляться. Он прикрыл за собой калитку и, сшибая головы репейникам, пошёл по улице, пустынной и пыльной. Из головы не выходила «бабка-смерть», её шаркающая походка и руки – загрубелые и тёмные.

Мало-помалу он вышел за околицу. Дорога исчезала вдали меж жёлтыми гречишными полями, и где-то вверху, под самым солнцем, звенел жаворонок. Воздух тёк над ним прозрачной блистающей рекой, между белых громад кучевых облаков, и Велька, заглядевшись в небо, потерялся во времени. До ближней рощи ноги донесли его сами. И оттуда, из тени меж стволов, ему в глаза ударило ярким блеском. Велька подошёл, потрогал прутья ограды, горячие от солнца, и удивился – как его сюда занесло.

Он совсем забыл, что в этой роще было старое деревенское кладбище. На нём уже не хоронили, возили на новое – за бугром, куда Велька ещё не забрался. Он на старом-то был всего раз, однажды с бабушкой, на Родительскую субботу, когда приезжал на весенние каникулы. Бабушка тогда надела белый платок, и они долго стояли в церкви. В высоком полутёмном зале толстый батюшка громко и непонятно пел басом и махал коробочкой с угольками. Сладкий дым от коробочки струился по тёмному воздуху, проплывал мимо тёмных икон, больше скрытых красноватым дрожанием свечей, чем высвеченных, и поднимался вверх, к сияющим узким прорезям окон над большой потушенной люстрой. Вельке хотелось подойти и потрогать эти прозрачные дрожащие пласты, но он держал свечку. Горячий парафин стекал ему на пальцы, но Велька терпел, потому что бабушка сказала, что в церкви нельзя ругаться, а надо терпеть. Потом он утешился – перехватил свечку ниже и начал катать шарики из остывающих потёков парафина.

После они шли за околицу, в рощу, нагоняя соседей с корзинками, накрытыми полотенцами, и бабушка долго сидела и что-то шептала у покосившегося обелиска с полустёршейся красной звездой.

Всё это разом вдруг ему вспомнилось. Велька огляделся – никого кругом не было. Он тихонько перелез через ограду, бочком протиснулся мимо могилы и, выйдя на дорожку, пошёл, посвистывая прутиком в воздухе.

Было тихо-тихо, золотые лучи отвесно пронизывали сумрак, и Велька постепенно наполнился той же тишиной, опустил прутик и уже медленно шёл по тропинке, как вдруг увидел – чёрная, страшная, сгорбленная тень, хищно поводя косой, упала на его пути. Дыхание у него перехватило, сердце суматошно затрепыхалось в груди, и Велька разом припомнил все рассказы про кладбища и мертвецов. В рассказах дело всегда происходило ночью, но оттого, что сейчас был день, Вельке стало ещё страшнее. Тень, взмахивая косой, со зловещим шарканьем и свистом приближалась, и ему показалось вдруг, что всё это происходит не с ним. Велька, обмирая от страха, стал медленно сползать по дереву. Удары сердца оглушали его и…

– Мама! – пискнул Велька, от ужаса жмурясь и заранее перестав дышать.

Старушка – «бабка-смерть», не замечая его, прошла мимо. Сгорбившись и подоткнув подол, она обошла могилку и продолжила обрубать сорняки обломком косы.

Велька открыл глаза и непонимающе посмотрел на неё. Собрав срубленные сорняки в густой веник и обметя им могилу, старушка присела возле креста и, обняв его, некоторое время сидела. Послеполуденное солнце обнимало её длинными лучами, и таким покоем повеяло на Вельку, что он замер, почти не дыша, и не двигался, пока, наконец, бабушка не встала, утёрла платком глаза, перекрестилась, поклонилась до земли перед могилой и, подхватив лезвие, побрела к выходу.

Спустя некоторое время Велька отклеился от дерева и подошёл к кресту. С выцветшей фотографии на него устало смотрел старик в неловко сидящем костюме. Перед ним лежал подсохший букетик полевых цветов и стояла стопка водки, накрытая кусочком хлеба. Велька положил свой прутик у креста и пошёл к выходу.

Как Уругвай сгорел