Книга Книги лжепророков - Александр Усовский

Майор виновато потупился.

— То-то! Не хрен тут из себя целку строить!

Звягинцев вскинул голову.

— А ежели того… обнаружат?

Полковник усмехнулся и покачал головой.

— Кто? Триста тридцать восьмой передаст три ящика летунам, в шестнадцатую воздушную, в триста пятнадцатый батальон, что в Фюрстенвальде. Летуны погрузят эти ящики в эшелон со своим барахлом, под ответственность службы ВОСО — это у Бурлакова такая хитрая задумка, чтобы, значит, шпионов НАТО со следа сбить. Нам с тобой в данном случае эта его хитрость на руку. Поступит всё это железо на станцию, предположим, Москва-Товарная, а оттуда — уже по назначению, на какой-нибудь арсенал. И до самого арсенала никто содержанием трех этих контейнеров интересоваться не станет — ибо не положено. Продлиться вся эта морока недель семь-восемь, и будет в этой цепочке звена четыре-пять, не меньше. Если вдруг, паче чаяния, наш невинный подлог и обнаружат — никому сейчас проблемы не нужны, максимум — проведут служебное расследование, которое, как ты сам понимаешь, ни черта не даст. Концы в воду, одним словом. Тут сейчас и без нас скандалов — до хера и больше. Немцы, слышал? сейчас скупают наши тайны оптом и в розницу, бортовые компьютеры истребителей и ракет покупают по весу, давеча вон танк Т-80 прямо с платформы погрузочной приобрели незадорого…. Так что скандал с одиннадцатым изделием никому не нужен. Мы его под пятнадцатью тоннами бетона похороним, и пущай потом Кведеравичус со своими немецкими дружками ломами этот бетон с изделия скалывает!

Майор едва заметно улыбнулся.

— Это вряд ли. Вы же знаете, там датчики сейсмоактивности. Если по внешнему контуру хотя бы молотком ударить посильнее — они уже среагируют! Ежели мы изделие бетоном зальем — датчики никто и никогда не отключит, стало быть — и сдвинуть его с места без фатальных последствий будет невозможно.

— Вот-вот. И я о том же! Так что садись, пиши рапорт, а потом делай, что я тебе сказал. Кстати, и с бетоном там поосторожней — не приведи Господь, какой-нибудь из сторожевых псов сработает…

Майор Звягинцев достал из своей папки чистый лист, написал рапорт и, с лёгким сердцем, покинул кабинет заместителя начальника инженерной службы.

Скорее всего, всё произошло бы именно так, как запланировал полковник Антонович — если бы не одно "но". Которое кардинально изменило (правда, в защиту майора надо сказать — далеко не сразу) первоначальные намерения Звягинцева — и заключалось это "но" в клочке грубой сероватой обёрточной бумаги. В которую, по советской привычке, голосистые и грудастые продавщицы военторгов продолжали заворачивать халву и пряники для солдат Западной группы войск, надменно игнорируя продовольственное изобилие и разнообразие упаковки, хлынувшее в Восточную Германию после её воссоединения со своими западными братьями. Клочок как клочок, размером в ладонь, абсолютно никчемный и никому не нужный — если бы не надпись, сделанная на нём рукою супруги майора Звягинцева, которую оный майор исхитрился, несмотря на педагогическое образование, пристроить товароведом в один из вюнсдорфских военторгов. И гласила эта надпись следующее:

"Коля, звонил Альгис, просил тебе передать — Ясниц, сто тысяч бундесмарок".

Заскочив домой перекусить (а заодно и проконтролировать слабоватую на передок, несмотря на трагическое приближение даты сорокового дня рождения — или благодаря ему? — супругу), майор Звягинцев был встречен умирающей от любопытства женой, вручившей ему вышеупомянутый листок серой упаковочной бумаги (супруга знала за собой грешок дырявой памяти и все важные телефонные звонки, равно и устные сообщения, всегда записывала) — и с этого момента перед майором разверзлись врата ада.

Он не был предателем по натуре, майор Звягинцев; но впереди маячил вывод в голое поле, где-то в русской глубинке — без надежд на будущее, без самого этого будущего. Может быть, с боем будет вырвана худосочная двушка в панельном доме — где-нибудь в Вязьме или Богучаре; а может быть, не будет и её. А старший, заканчивающий университет в Ставрополе — в каждом письме умолял не дать умереть с голоду; а младшая, в этом году поступившая — не без изъятий из семейного бюджета, да еще каких изъятий! — в Щукинское — мягко намекала папе с мамой, что без минимально возможной ежемесячной поддержки в двести марок единственное, что сможет удержать ей от падения в бездну нищеты — это первая древнейшая; да и супруга, несмотря на все, что приносил в дом майор — оставалась при своём особом мнении, заключавшемся в том, что вернуться из Германии нищими — двенадцать тысяч марок, потом и кровью добытых Звягинцевым в нелегком ремесле продавца краденного, она деньгами отнюдь не считала — было бы верхом идиотизма.

Майор Звягинцев не был предателем — предателем его сделала жизнь (как он потом оправдывался перед самим собой).

Первую часть замысла полковника он воплотил в жизнь быстро и безупречно — вместе с двумя подлинными "изделиями" на склад триста тридцать восьмого инженерно-сапёрного батальона двести седьмой мотострелковой дивизии второй гвардейской танковой армии была доставлена, наглухо зашитая досками (но от этого вовсе не ставшая более воинственной) абсолютно безобидная станция обеззараживания воды. По бумагам став зловещим "изделием номер одиннадцать", она в компании со своими действительно смертельно опасными соседками двинулась по предначертанным ей высшим командованием пути на Восток, на один из расположенных в глубине России арсеналов, которые, хоть и нехотя, но готовились принять гигантскую волну никому уже не нужных боеприпасов бывшей ГСВГ.

Вторую же часть хитроумного плана полковника Антоновича майор решил немного скорректировать — ибо цифра "сто тысяч" всю ночь жгла ему мозг, ослепляя и соблазняя немыслимым количеством нулей — и к утру он решительно и бесповоротно мысленно положил её в карман. Получив утром в Рослау под команду у жизнерадостного майора Бельского два КамАЗа с миксерами, до самого верха набитыми бетоном — Звягинцев погнал их не к укромному уголку в лесном массиве у станции Ясниц, а, вступив в сговор с добродушным крестьянином в деревне Людерец, километров десять не доезжая до Штендаля — велел шоферам вывалить бетон в основание строящегося этим крестьянином коровника. Водители, туповатые, но исполнительные чуваши из-под Ижевска, выполнили приказ майора беспрекословно и быстро и, получив на руки по пятьдесят марок — убыли в расположение своего батальона, донельзя довольные временным начальством.

Колодец же в лесу у станции Ясниц, тщательно замаскированный трудолюбивыми сапёрами триста сорок восьмого инженерного батальона двадцать первой мотострелковой дивизии, хранящий в своей глубине "изделие номер одиннадцать" — остался в неприкосновенности, так и не познав ужаса насильственного погребения под толщей вульгарного бетона; в глубине его прохладного чрева продолжало чутко дремать таинственное "изделие", многочисленные датчики которого продолжали охранять его покой, а детонаторы системы неизвлекаемости — оберегать от бед и напастей. "Изделие" затаилось в своём колодце, чтобы в нужный момент коварный враг, посмевший напасть на его хозяев, сполна и с довеском получил по загривку — увы, смертоносное железо не знало, что в ту минуту, когда струи бетона, вместо того, чтобы погрести под собой колодец с "изделием номер одиннадцать", стали ложиться в основание будущего благополучия крестьянина Йорга Ханнинга из деревни Людерец — прежний мир рухнул. С этого момента власть над несущим смерть и разрушение "изделием" перешла в руки врагов его прежних хозяев — впрочем, это уже совсем другая история…