Книга Во имя Ишмаэля - Джузеппе Дженна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик оказался прав по всем пунктам. Прошло уже более 30 лет, как он работал с разведкой, как работал против Ишмаэля. Человек, с которым встречался Американец — это случилось на лестнице подземного перехода между собором и улицей Турина, — был пакистанцем или индийцем, а может, сенегальцем. Огромный, но рыхлый. Он передал Американцу небольшую папку. Они несколько секунд разговаривали. Потом Американец направился к станции метро. Пакистанец же снова поднялся на поверхность и пошел по направлению к улице Турина. Двое из службы безопасности не желали слушаться Старика, а хотели продолжить слежку за Американцем и дать уйти его связному. Старик почти рычал в мобильник. Он был в ярости. Он убедил их. Велел прекратить слежку, когда стало ясно, что пакистанец направляется в сторону площади Миссори. Те не хотели отступаться. Старик пригрозил, что головы им обоим оторвет. Тогда они отступились. Старик выглянул на площадь Миссори из-за угла Экуменической библиотеки и сразу же заметил идиота-пакистанца. Тот оглядывался по сторонам, старался понять, не следит ли за ним кто-нибудь после встречи с Американцем. Старик двинулся за ним следом. А пакистанец, гораздо более неопытный, чем можно было ожидать от связного Американца, свернул на улицу Дзебедия — в практически пустынный закоулок. Никогда не следует так поступать. Старик отправился за ним, стал догонять его, громко разговаривая по-итальянски по мобильнику, рассчитывая, что поравняется с ним непосредственно возле открытой двери подъезда. Затем неожиданно толкнул пакистанца внутрь, в темноту. На этой улице нет консьержей. В подъездах домов на этой улице всегда темно. Старик вытащил пистолет. Пакистанец не сразу сообразил, что происходит. Он попытался подняться на ноги, на ощупь. Огромный, но рыхлый. Не раздумывая, Старик тут же хладнокровно выстрелил и раздробил ему колено. Потом сунул ему в рот дуло пистолета и сказал по-английски:
— Считаю до трех. Адрес Американца. Раз, два…
Тот что-то забормотал. Старик вынул у него изо рта пистолет.
— На улице Падуи, — проговорил пакистанец.
— Номер, — настаивал Старик.
Тот пытался выиграть время. Старик снова принялся считать. На слове «три» он готов был выстрелить. Достаточно было и улицы. Но пакистанец… В самом деле, где они его откопали? Невероятно, чтобы Ишмаэль пользовался услугами такого идиота. К тому же пакистанца.
— Пятьдесят три, — произнес пакистанец. И Старик выстрелил.
Тело парнишки забрали из американской библиотеки, сменили уборщиков. Старик поспешил на улицу Падуи, 53, но он не мог знать, вернулся ли уже Американец или он покинул свое убежище. Что бы сделал он, Старик, на месте этого американского говнюка? Он бы вернулся. Если не возвращаться, нужно суетиться, вызывать еще одного связного или заказывать номер в гостинице. Притоны проституток находились под надзором — в мгновение ока можно было добраться до любого, кто вздумал бы переночевать у проституток. Все обычные гостиницы были зарегистрированы в системе on-line. За час можно было прочесать все и напасть на след любого, на чей след нужно было напасть. Отели, начиная от четырехзвездочных, регистрировались по той же системе on-line. Американец, видимо, не дурак. Пакистанец — да, тот был дураком, а Американец — нет. Он поймет, что лучше вернуться к себе. Переждать. При условии, что он убедился: за ним никто не следит. Да, сам он, Старик, пошел бы в дом 53 по улице Падуи. К шестидесяти годам инстинкт стал разумом, и ему нужно было доверять.
Через оконное стекло, под покровом темноты, Американец наблюдал за Стариком, время от времени оглядываясь, чтобы посмотреть на связанного человека, сидящего на кровати и похожего как две капли воды на него самого. Это был дрожавший от страха в темноте двойник Американца.
Старик ждал уже восемь часов. Было четыре утра. По небу разливался странный блеск, однородный свет, который проникал даже в оранжевые, тусклые огни фонарей, висевших над улицей в трех метрах от асфальта. Четыре часа десять минут.
Четыре двадцать.
Старик зевнул. Было холодно, изо рта шел пар. Без четверти пять. Без десяти. Без пяти.
Из подъезда вышел Американец.
Старик отодвинулся в тень. От противоположной стороны улицы его отделяло метров двадцать. Он прицелился в голову. На плече Американца — все та же черная сумка, что и на фото, одет в ту же зеленую куртку. Он оглядывался по сторонам, лицо выглядело мертвенно-бледным. Наверное, испуган и очень напряжен — ведь в полдень, в библиотеке, он не был таким бледным.
Внезапно Старик выстрелил.
Американец обмяк и замертво упал, как мешок с дерьмом. Старик быстро подошел к нему. Американец был мертв, он лежал ничком, уткнувшись лицом в тротуар. Старик выстрелил снова — с близкого расстояния, — в затылок. Потом огляделся. Никого. Носком ботинка, через подошву чувствуя кости скулы, повернул лицо Американца к себе. Черты, искаженные от ужаса. Странно. Мертвый он был почти неузнаваем. Казалось, это кто-то другой. Но все понятно, в конце концов. Эта маска в момент расставания с жизнью — идеальная форма страдания, маска смерти. Старик улыбнулся про себя и спокойно пошел пешком.
Через семь минут после выстрела из подъезда вышел Американец. Первым делом быстрым и точным движением огляделся вокруг. Стремительно пригнулся. Ничего. Старик ушел. Американец приблизился к присланному Ишмаэлем двойнику: тот был мертв, лицо искажено гримасой ужаса. Ишмаэль снова оказался на высоте. Трюк с двойником опять удался. Американец поднялся и быстрым шагом пошел прочь от трупа в направлении, противоположном тому, в каком, как он видел, спрятавшись в подъезде, уходил Старик.
ИШМАЭЛЬ
Потаенный девиз этой книги гласит: Ego поп baptizo te in nomine[2]… Остальное домыслите сами.
Герман Мелвилл,
из переписки с Натаниэлем Готорном
МИЛАН
27 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА
04:30
По вине этих разрушителей семей, вносящих смуту в общественные устои, уничтожаются исконные родственные и семейные законы. А люди, семейные уклады которых подвергаются уничтожению, неизбежно, как мы знаем, будут низвергнуты в пропасть. Боже! Мы впадаем в тяжкий грех, ибо собираемся уничтожить наших людей в погоне за утехами и властью.
«Бхагаватгита»
Он потянулся, развел руки, зевнул, широко открывая рот, — эдакий немой рык в тишине. Со спины, с вытянутыми в стороны руками, на фоне темного, тускло светящегося окна инспектор Давид Монторси казался призраком, домашним Иисусом Христом, распятым в сумерках, посреди Милана, в собственной квартире. Было 4:30 утра — невероятный час, час бессонницы. Давид Монторси подвигал челюстями, снова до предела развел руки, потом встряхнулся и рухнул на стул, проклиная бессонницу. Кофе никак не закипал. Жена все еще спала в другой комнате.
