Книга Половина неба - Станислав Львовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следовательно,
1. СССР считает невозможным дальнейшее участие в переговорах по вопросам ограничения ядерных вооружений в Европе (Женева).
2. Отменяется мораторий на размещения средств средней дальности в Европе.
3. На территории ГДР и ЧССР начаты подготовительные работы по размещению оперативно-тактических ракет повышенной дальности.
4. Будут развертываться советские средства в океанских районах и морях. Будут приняты и другие меры направленные на обеспечение безопасности СССР и других стран социалистического содружества
Газета «Правда». 25.11.83
Ничего, что место у прохода, — у меня нет ноутбука, я не собираюсь работать, я не собираюсь читать, у меня другие планы. Пусть ходят — тем более, что это аэробус, не «Боинг»; карминовая обшивочка на креслах, салфетки на спинках раскрашены в цвета французского флага. У прохода. Если подумать (а я уже начинаю думать кое о чем), то это как раз очень удачно получилось. Слева — семья — белый папа, чёрная мама, шоколадный ребёнок — мальчик в джинсовом костюме, каникулы, наверное, Париж, первый раз в Европу. Справа, через проход — похожий на моржа огромный человек с усами — сказал бы: баварец, но боюсь ошибиться. «Herald Tribune»: новый законопроект об абортах, крушение туристического пароходика в Нью-Йорке, генетически изменённые продукты. «USA today»: Рамсфельд, вертолёт с восемью военнослужащими, who is mister Putin, again? бейсбол, бейсбол, бейсбол, соккер, russian tycoon is… You fuckers — is that all?
… even if you are a frequent traveller, please… взлетайте уже, взлетайте. Идёт по салону, захлопывает дверки отделений для ручной клади, your seatbelts, please… All your electronic devices. cell phones. Мальчишка вертится, мама затягивает ему пояс безопасности, я встречаюсь с ней глазами. Нужно было попросить место у аварийного выхода, там можно вытянуть ноги, вставать легче, пространство манёвра больше. Наискосок вправо — две старушки, тихо переговариваются, выруливаем, разгоняемся, я выключаю фонарик над креслом и закрываю глаза, не дожидаясь пока кресла вздыбятся. Шторка, отделяющая салон бизнес-класса, чуть отходит в сторону, видна рука, расслабленно держащая стаканчик с виски. Закладывает уши.
— Это как считается, полусухое или полусладкое?
— Ну ты чего, полусладкое, конечно. Я тебе больше скажу. Это, кажется, единственное в мире натурально-полусладкое вино.
— А?
— Сахар в него не добавляют. Оно с самого начала такое.
Она пригубила бокал с Хванчкарой, остановилась, как бы прислушиваясь к себе.
— Прекрасное, да, ты прав.
— Ну вот. Так, я тебя перебил. И чего?
— Мы там походили с полчаса, зашли в русский магазин, потом чувствуем — пора завтракать. Очень уже пора. И заходим в более или менее первый попавшийся ресторан. Садимся. А рядом, на соседней веранде две тётки такие одесские только столы выносят. И одна другой говорит: «Вот Соня, вот. Ты только столы выносишь, а они уже к этому сволочу идут». Я начала смеяться, и никак не могла Мартину объяснить, над чем. Я сама Брайтон не люблю, я там до знакомства с ним не была никогда. А его просто нечеловечески прёт от этих рож, от обивки бархатной в ресторанах. Он просит объявления переводить и смеется. Для меня это уродство, ужас, а для него — просто этнический квартал, вроде Чайна-тауна. А он там как-то расслабляется. И страшно любит бычков в томате. Это мы в детстве даже не ели, там же глаза плавают! — а он ест, представь.
Мэри О’Брайен не может есть глаза в томате. Я тоже не могу, наверное. А Мартин О'Брайен может. Я понимаю, почему — потому что он никогда не был в Гастрономе на площади Индиры Ганди. И вообще никогда не был в гастрономе. И ни в каком другом магазине, где на полках только консервные банки с бычками, морской капустой и кукумарией, маринованной морской блошкой. Мартин был, судя по фотографиям, таким типичным ирландцем, что хоть в «Бандах Нью-Йорка» снимай. Даже на руках были веснушки, и на одной из фотографий он был в зелёной рубашке, — обычная история: любительская камера делает то, на что профессиональная не способна, сколько ни бейся. Зелёная рубашка каким-то невероятным образом срифмовалась с лежащей на соседнем столике игрушечной винтовкой. На этом месте я спросил Машу, поёт ли он ей песни про зелёные холмы своей Родины. Она тактично улыбнулась, я, видимо, оказался последним, кто за семь лет их с Мартином брака не отшутился на эту тему. С другой стороны, мне можно, я же специализируюсь на представителях малых народов в естественной среде обитания: двухэтажный дом в пригороде, happy ghosts в конце октября, флаги в июле, веночки на Рождество, Home Owners Association требует убирать украшения не позже, чем через две недели после окончания праздников. Вы можете посадить на backyard следующие растения по списку. Семь лет брака. Не представляю себе.
— Так и что про профессорскую позицию?
— Ну ничего, я попыталась ткнуться туда, сюда — это я просто не представляла себе с каким… как это сказать… гадюшником имею дело. Не знаю, как объяснить. Эта академическая среда, она так устроена.
— А чего тут объяснять? Она устроена как советское учреждение.
— Вот! Вот! Да. Точно. И точно так же надо со всеми спать и лизать всем задницы, и корпоративная культура, fuck. Это ещё хорошо, что я не правом занимаюсь и не историей. Там ко всему прочему если ты не молишься по вечерам на портрет Хомского — всё, гуляй. И, в общем, я пошла в частную компанию. Там не совсем то, чем я занималась в Университете, — ну не занимаются частные компании астрофизикой, убиться, — но вполне как-то нормально. И это такое было облегчение поначалу — ты себе не представляешь. Мне бы этот нормированный рабочий день когда Лиза маленькой была. Но с другой стороны, это да, работа-дом, работа-дом, хорошо хоть, commuting удобный, если трафика нет — полчаса.
Мартин, между тем, ветеринар. Познакомились они, когда он усыплял её кошку, что-то у той было по женской части. И Маша никак не хотела её усыплять, плакала, потому что помнила, как это делают в Союзе, рассказал кто-то: их усыпляли не снотворным, а парализатором. То есть, у них останавливалось сердце, но они до последнего все понимали. И она это Мартину рассказала, но он ей объяснил, что нет, это будет снотворное, просто она заснёт, кошка, и будет спать. И вот, кошка заснула и проспала уже три дня из положенной ей вечности, а Маша с Мартином пошли на этот самый третий день во французский ресторан, где он рассказал своей будущей жене про суринамскую жабу пипу. Поскольку ели они лягушачьи лапки, Маша попросила его никогда, никогда больше не рассказывать ей, чем еда занимается в свободное от выполнения прямых обязанностей время. Так что про коров и кур Маша не знает ни-че-го. Я потыкал вилкой в стейк из лосося. Не представляю, чем они занимаются в свободное время, нерестятся, видимо — а чем я занимаюсь в свободное время? А у меня нет свободного времени. И это тот самый лосось, который в нашем детстве назывался просто «красной рыбой», а видовой принадлежности не имел. Такая рыба с крючковатым носом, как на карикатурах в «Фелькишер беобахтер». Или с носом — это горбуша? Вот я до сих пор в них не разбираюсь. Есть ещё нерка и ещё кто-то такого же цвета, у которого бывают спинки и брюшки — в маринаде, со специями, в винном соусе, со специями, в собственном соку, по-гречески, по-французски, со специями, sushi quality, чёрта лысого, но никогда — в томате. Стейк был очень вкусный. И глаз у него не было.
