Книга Половина неба - Станислав Львовский

Расстегиваю сумку, в которой лежит, что лежало сегодня утром, то есть что попало, — в бессмысленном беспорядке. Заталкиваю бутыль между родным изданием и пособием по рисованию манга — и вижу его. Вернее, её: сбоку из сумки торчит рукоять пистолета. Мы заглянули внутрь «Хассельблада», который я таскаю с собой пять лет, еще с Будапешта. Мы заставили меня снять кроссовки, мы обнюхали меня металлоискателем, а пистолет нас не интересует, нет, нам плевать на ваш пистолет. Мало ли что у него на рукоятке шерифская звёздочка. Это я знаю про звёздочку. А они не знают про звездочку, они просто не увидели его. Никто не заметит, — пропавшее письмо Шерлока Холмса, лежащие на виду ружья Каролины Уотсон. Когда я положил его в сумку? — Посадочный талон, пожалуйста. — Да пожалуйста.

7 июля 1983

Над круглым столом, на террасе, висел абажур, склеенный Феликсом из бумажных стаканчиков. Когда по вечерам лампу зажигали, стаканчики просвечивали почему-то красноватым. Деньги на абажур, разумеется, были. Просто Феликс, невероятный работяга, архитектор по профессии, страшно любил мастерить такие штуки — по нынешним временам, которые он застал только краешком, быть бы ему обязательным персонажем всех глянцевых журналов, — он и правда был архитектором от бога, построил в Гудауте, в Абхазии кафе, прямо в стеклянную витрину которого входила с улицы бронзовая фигура в человеческий рост — невероятная смелость. Что осталось от того кафе после войны, во время которой воевавшие на стороне Абхазии чеченцы играли отрезанными головами грузин в футбол, а легионеры из «Мхедриони» жгли абхазов целыми сёлами?

Он всегда что-то мастерил, сам ремонтировал свою квартиру на Павелецкой, — высокие потолки, кухня, обитая деревом, зеркало в раме из собственноручно изготовленной чеканки. Для него я впервые, уже после того, как всё посыпалось, работал переводчиком. Он представлял какому-то американскому бизнесмену с авантюрной жилкой, любителю работать на emergency markets, проект дома отдыха на берегу Чёрного моря. Тот никак не мог понять, почему наличный и безналичный рубль стоят по-разному, а когда дело дошло до «государственного разрешения на право владения землёй», впал в такой ступор, что я понял: культурный шок — никакая не метафора.

Под абажуром размещался завтрак — нехитрый дачный завтрак: ливерная колбаса, растворимый кофе, сыр, хлеб, печенье, овсяная каша для детей — и больше ничего уже не размещалось, потому что завтрак закончился и пора было идти работать в огород, кормивший две семьи, — ну, не кормивший, подкармливавший: кабачками на зиму, огурцами, клубникой для детей, — то есть нас, — смородиной, какими-то нехитрыми дарами зоны рискованного земледелия, — летом собирать ягоды и варить варенье, зимой пить с этим вареньем чай. Работа была, по правде сказать, необременительная: прополоть что-нибудь, собрать черноплодку или крыжовник, убрать скошенную траву, да и поручали её детям, скорее, в воспитательных целях, — лето всё-таки, каникулы, большую часть дня мы с кузиной (старше меня на четыре года) проводили за какими-то летними и приятными занятиями, даром что ближняя речка была ключевой и вода даже в самые жаркие дни была такой холодной, что подумать зябко.

Но вот в этот день как раз требовалось что-то незначительное всё-таки сделать — то ли помочь строить баню на дальнем конце участка, то ли собирать огурцы. Я задержался — было очень уж жарко, а каменный дом долго сохранял прохладу, выходить на жару не хотелось. Нужно было придумать, что ли, какую-то хорошую причину отложить дело — и я начал убирать со стола, медленно, по одному, переправляя предметы в холодильник шестидесятых годов выпуска: на дачу свозили то, чему уже не было места в московской квартире. Купили новый холодильник — отвезли старый на дачу. У этого была ручка, точно как у автомобилей тех лет, только расположенная в вертикальной плоскости, она удивительно приятно щёлкала, когда кто-нибудь открывал или закрывал дверцу. Чудовище, кажется, в какой-то момент сломалось окончательно и его предали, наконец, земле. Не помню. Я потом видел такой холодильник, — однажды, в толстенной книге American Ads: 50-s, которую подарила мне любимая на Новый Год.

Я почти закончил, — оставалось только молоко, которое покупали у соседки, державшей корову, — когда я возвращался домой с трёхлитровой стеклянной банкой, она была ещё тёплой, примерно температуры коровы. Мы с кузиной заливали этим молоком клубнику, — и это было так вкусно, как никогда и ничего уже не было вкусно после, — хотя нет, не знаю, я не пробовал заливать клубнику молоком из пластмассовой канистры, купленным в Trader Joe’s, в окрестностях Oceanside двадцатью годами позже, — у него был точно такой же вкус, вкус парного молока из дачной банки, сушившейся на заборе.

Феликс не вошёл, а как-то возник в дверях и упал на стол, оказавшись у самого VEF-204, рижского приёмника, — трясущимися руками начал крутить ручку настройки.

— Что такое?

— Сирена оповещения.

— Что?

— Сирена оповещения, война, я слышал сирену оповещения. Война началась.

Я слышу только шуршание на коротких волнах, шуршание, прибой, океан, солнце застыло в зените над дачным посёлком, ветерок относит к лесу пепел костра на соседнем участке, между еловых ветвей замерла рыжая белка, поблёскивает крохотными чёрными шариками глаз. Похожая на небольшого бумажного журавлика капустница присела на лист, крылья не двигаются, застыли под нестерпимо ярким июльским солнцем. Громыхание раздолбанного автобуса на шоссе впечатывается в вой глушилки, ветерок тащит превратившуюся в пепел, в чёрные невесомые ошмётки вчерашнюю газету по траве, к лесу. От солнечного сплетения вверх ползёт клубящаяся темнота, разъедающая лёгкие, — альвеолы лопаются, потом сердце, вот-вот дойдёт до гортани, вниз опускается холодный расплавленный металл — тяжестью внизу живота, длинная игла, входящая в селезёнку, ёкающая печень. Огонёк в костре медленно, с трудом отклоняется вправо, потом влево, ручка настройки, выкрученная в край шкалы, утыкается в эстрадную песенку, соловей российский, славный птах. Бабочка вспархивает с капустного листа, белка в одно движение оказывается вне досягаемости соседского кота, автобус тормозит у остановки. Я медленно открываю глаза, — в небе висит огромный белоснежный гриб, кучевое облако, Cumulus. Феликс смущён.

Вечером, в конце долгого разговора о ракетах средней дальности — «Подлётное время — семь минут! — восклицает отец, — Семь минут!» — Феликс спрашивает:

— Что им от нас нужно, ну что им нужно от нас??

— Чтобы нас не было, — говорит мама. — Им нужно, чтобы нас не было.

Заявление генерального секретаря ЦК КПСС, председателя президиума Верховного совета СССР Ю. В. Андропова

«На территории ФРГ, Великобритании и Италии начинается размещение американских ракет средней дальности. Появление на европейском континенте американских «Першингов-2» становится свершившимся фактом. Опасность катастрофы возрастает.

Многие в Европе признают, что сегодня между НАТО и ОВД — примерное равенство в ядерных средствах средней дальности, а по ядерным зарядам — существенный перевес на стороне НАТО. Высшие руководители ОВД на заседании в Москве завили, что не допустят военного превосходства блока НАТО над ОВД.