Книга Неподвластная времени - Анхела Бесерра

Так к нему пришла слава.

Первое время Кадису жестоко доставалось от ретроградов и критиков, зато молодежь, не сговариваясь, объявила его иконой нового искусства и сексуальной революции.

Творчество Кадиса было дуалистическим. Картезианство в чистом виде. Душа и тело, добро и зло, разум и инстинкт, дух и плоть. Лицо и крест. Святость и бесстыдство. Грех и благодать как оборотные стороны друг друга. Один именитый критик начал статью с похвалы в адрес уникального видения Кадиса, а закончил тем, что окрестил его концепцию "Дерзновенным Дуализмом".

Сильные мира сего отдавали должное художнику, создавшему живописную панораму человеческой души. Всем нравилась его бесшабашность и агрессивность; его творческая свобода; его темная ярость. Его замкнутость. В сердцевину собственной души, туда, где рождались его полотна, Кадис не пускал никого, даже собственную жену.

Сару терзала тревога. Ее муж был признанным гением, он купался в лучах славы, о нем писали восторженные статьи, в его честь устраивали пышные приемы, его работы выставлялись в берлинской "Хамбургер-Банхоф", лондонской "Тейт", нью-йоркской галерее Гуггенхайма, а между тем последние картины Кадиса были проникнуты беспросветной тоской.

Ни критика, ни публика этого пока не замечали, но источник вдохновения живописца начал потихоньку иссякать. Теперь Кадис все чаще впадал в уныние, становился угрюмым и молчаливым. Великий художник на глазах превращался в параноика, убежденного, будто весь мир смеется над ним. Нельзя было допустить, чтобы они поняли: он больше не может создать ничего нового, его полотна лишь бесконечное повторение давно пройденных тем и мотивов.

Подобные приступы случались и раньше, когда очередная экспозиция Кадиса не могла снискать такой популярности, чтобы удовлетворить его непомерное тщеславие. Но теперь все было по-другому. Новая напасть оказалась серьезнее обычной хандры творческого человека.

Они и прежде знали, что у знаменитостей бывают кризисы. Что в сорок лет люди начинают бояться пятидесяти, а когда им сравняется пятьдесят, с ужасом думают о семидесяти. Но на этот раз все оказалось куда серьезнее. У кризиса, который охватил Кадиса, было множество причин.

Все чаще он горько жалел, что в один прекрасный день его осветили лучи славы. Не лучше ли было бы жить в безвестности и покое, чем вновь и вновь выставлять собственную душу на растерзание критикам. Этот мир не создан для молодых, он старается состарить их насильно. Между прежним Кадисом и Кадисом нынешним пролегла пропасть отчаяния.

Больше всего на свете Саре хотелось вернуться в те времена, когда и она, и супруг наслаждались общей славой, когда они еще глядели друг на друга не с завистью, а с обожанием.

Нужно было во что бы то ни стало вернуть Кадиса к жизни.

3

— Чертова девка! — выругался сквозь зубы Кадис, глядя вслед босой Мазарин, бодро шагавшей по улице. Свои крошечные сандалии она забыла в углу, вероятно не без умысла. — Чертова дура! — повторил он, бросив взгляд на разрисованную девчонкой доску.

Набросок вызвал у художника настоящий приступ бешенства.

Натурщица застыла на платформе, не смея подняться на ноги. Вспомнив о ее существовании, Кадис приказал:

— Пошла вон! И завтра не приходи.

Оставшись в одиночестве, художник принялся кружить по мастерской, вымещая злобу на подвернувшихся под руку предметах. По комнате летали кисти, валики, доски, резинки и тряпки. Краска стекала со стен, словно густые разноцветные слезы на полотне сюрреалиста. Слезы живописца, утратившего способность творить.

— Я МЕРТВЫЙ! МЕЕЕРТВЫЫЫЙ!

4

Мазарин и сама толком не поняла, как прошел первый урок у прославленного живописца. Несколько часов, которые она провела в мастерской, протекли в глухом молчании. Великий художник не соизволил раскрыть рот даже для того, чтобы сказать "до свидания". Теперь она возвращалась домой, то ли обиженная, то ли разочарованная, то ли и то и другое сразу. Ее ожидания не оправдались. Кадис совершенно не походил на собственные фотографии в журналах. От него веяло смертью, могилой. "Разочарование все равно что маленькая смерть", — подумала Мазарин, направляясь к кондитерской на бульваре Сен-Мишель, чтобы купить большой торт "Сен-Оноре" и в полном одиночестве отпраздновать свой день рождения.

На подходе к "Ла-Фритери" ей повстречалась соседка, давно недоумевавшая, отчего эта девица живет, совершенно одна, в старинном зеленом доме, признанном главной достопримечательностью квартала не столько за красоту, сколько за экстравагантность. Нелепый домина всегда стоял с наглухо закрытыми ставнями, даже в августовский полдень. Было время, когда его хотели снести, но, поразмыслив, решили сохранить одно из немногих строений, оставшихся от старого Сан-Северина. Зажатое между современными зданиями, это строение в тюдоровском стиле упорно хранило свои тайны. Еще подростком, сразу после смерти матери, Мазарин перестала открывать окна, выходившие на улицу, и старательно заделала все щели. И все же по вечерам из окна на втором этаже порой доносился легкий запах лаванды.

В прихожей Мазарин с удивлением уставилась на свои ноги. Сандалии остались в мастерской Кадиса, но это, возможно, и к лучшему. Она твердо решила: с сегодняшнего дня никакой обуви. Чувствовать ступнями землю оказалось необыкновенно приятно; это Мазарин заметила по дороге из студии. Она два часа брела по улицам, садам и обочине автострад, и встречные прохожие охотно отвечали на ее открытую простодушную улыбку. Ее ступни мужественно боролись с неровностями дороги; пара синяков оказалась вполне приемлемой ценой за открытие нового, неведомого прежде Парижа.

Мазарин прошла на кухню в сопровождении увивавшейся вокруг ее ног кошки и поставила торт в холодильник. До лучших времен. Теперь, когда она набралась смелости, ей хотелось снова увидеть Святую и немного побыть с ней.

Мазарин медленно поднялась наверх, чувствуя натруженными ступнями шершавую поверхность деревянных ступеней. Запах красного дерева напоминал о детстве, когда мама укладывала ее спать, а она медлила, не желая расставаться с материнским теплом. Мама так и не родила ей сестренку, но теперь у Мазарин была спящая красавица.

Если она живая, то почему не разговаривает? Как бы ей хотелось, чтобы Святая произнесла хоть одно слово, подала знак, что она жива.

Рот, хранящий молчание, похож на черный провал. Глубокий сухой колодец.

— Поговори со мной, Сиена, — попросила Мазарин, открывая шкаф.

Святая вновь появилась из темноты, юная, прелестная... И немая.

— У тебя остались желания? Мечты? Или все они тоже умерли? Кто так обошелся с тобой? Почему тебя не похоронили?

Точеное лицо оставалось безмятежным, словно окутанным сном.

— Кто ты?

Для Мазарин Святая оставалась тайной. Неупокоенной душой, заточенной в стеклянную темницу. Только что срезанной розой, первым и последним вздохом. Мгновением жизни, застывшим в вечности. Внезапно Мазарин вспомнила о медальоне и задумчиво погладила украденную святыню кончиком пальца. Что означали эти изогнутые линии и причудливо переплетенные буквы? Почему Святая носила их на груди?