Книга Я росла во Флоренции - Элена Станканелли

Городские власти поступили бы гораздо более великодушно, дай они одной улице имя Луки, другой — Андреа, третьей — Джованни, Джироламо… целый квартал на всех членов семьи. И не только ради того, чтобы сделать мое детство более безмятежным. Ведь я бы тогда без малейшего затруднения отвечала, что живу на улице Лука-Делла-Роббиа, тем более что во флорентийских школах в каждом классе учится по паре отпрысков дворянских фамилий, пусть и не самых благородных кровей. В городе мы все на короткой ноге с "Деи", "Дель" или "Делла". По крайней мере, так было у нас в шестидесятые годы. Возможно, теперь отношения поменялись. Нобили крупные и мелкие заводят меньше детей, и их благородные фамилии поглощены, как фагоцитами, инородными антропонимами: Чунь, Айяташатру, Кшиштоф, Муту, Пабло… Скоро именно этими именами будут называться наши улицы — вот тогда детям действительно придется несладко. Но, может быть, новые поколения вырастут с более глубокими, нежели наши, лингвистическими познаниями. Их ухо с самых ранних лет привыкнет к разным акцентам, трудности произношения пойдут им на пользу, а в результате появится новый, более живой и веселый язык.

Возвращаясь к Делла Роббиа: они все там прекрасно бы поместились. Между Донателло, Джамболоньей, Мазаччо, Андреа дель Кастаньо и, кстати, улицей Дельи-Артисти, то есть художников. Теперь вы поняли, о чем я говорю: квартал к востоку от площади Донателло большей частью занят старыми мастерскими художников, особенно в районе между улицей Мазаччо и площадью Савонаролы. Последняя, хотя и украшена статуей легендарного монаха, не была местом его мученической смерти. Костер, на который он взошел 23 мая 1498 года, сложили на площади Синьории; гранитный диск в оправе из брусчатки близ статуи Козимо I точно указывает место казни. Оно находилось примерно там же, куда лишь годом ранее, в последний день карнавала 1497 года, неистовый Савонарола велел принести маски, накладные бороды и носы, распутные книги — в том числе "Декамерон" и "Морганте" Пульчи, редчайшие рукописи и ценнейшие пергаменты, — зеркала, парики и кринолины, лютни, арфы, шахматные доски, игральные карты и, наконец, портреты знаменитых красавиц, от Клеопатры до прелестниц его времени. И все это поджег. Как знать, может, он проклинал свою непримиримость и злую иронию судьбы, когда дым застилал ему глаза и языки пламени лизали ноги.

На площади Савонаролы, справа от церкви, расположен особняк с выходящими на улицу высокими окнами, очевидно, мастерская художника. Возвели его скорее всего в девятнадцатом веке, но точно это неизвестно. Мы знаем только, что фасад был перестроен примерно в 1910 году по проекту архитектора Энрико Лузини. Художник Ринальдо Карниело, уроженец Тревизо, переселился сюда, судя по всему, в конце девятнадцатого века. Особняк двухэтажный, но над центральной его частью высится еще и подобие фронтона с трехчастным окном, огромным, украшенным гирляндами. В его строгих формах просматривается стиль либерти, узнаваемый атрибут модернистской эпохи. На площадь смотрят два боковых подъезда с квадратными оконными проемами над ними. На уровне второго этажа расположен картуш со словами "Почитайте искусство — жизнь жизни". Архитрав над центральным входом несет бронзовую надпись на латыни: "Non omnis moriar". Весь я не умру[8].

Когда я была маленькой, няня водила нас с братом на эту площадь. Это у нас называлось "пойти в скверик". Не знаю, была ли это сугубо наша семейная лексика или же все дети ходили "в скверик". Как бы то ни было, в шестидесятые дома днем делать было нечего. Телевидение, тогда еще в строгой черно-белой гамме, функционировало иначе, чем сейчас. Например, у него было расписание. Как кино или школа, телевещание начиналось в определенный час и в определенный час заканчивалось. Если с тобой случался приступ паники в четыре утра, творческий ступор поздним утром, кризис одиночества перед обедом, ты не могла рассчитывать на волшебный ящик. Пока не появлялась заставка с плывущими облаками и радиомачтой, телевизор тихонько чернел себе экраном посреди гостиной, не имея возможности как-либо реагировать на провокации нашего настроения. Пока не смеркалось, он молчал — как телефон в те мрачные дни, когда мир забывает о тебе.

Да уж, и почему только так бывает? У меня, например, такое случается по средам. Я давно это подметила. Не знаю почему, ведь единственная отличительная черта среды — это то, что она примерно в середине недели, но это еще не повод становиться неудачным днем. По средам мой телефон обыкновенно подолгу молчит. Часто весь день. Если я не одна, то время от времени я украдкой достаю телефон из кармана, делая вид, что хочу узнать время. Иногда я думаю, что оттого я больше и не ношу часы — чтобы иметь предлог по средам украдкой проверять сотовый. Я тешу себя иллюзией, что не услышала звонок или оповещение об эсэмэске. Скверная штука эти сотовые. Оставлять их дома без толку, потому что от мысли о них все равно не удается избавиться. Просто надо было их вообще не изобретать.

И еще — не считать внимание других людей единственным доказательством собственного существования.

3. Галерея Ринальдо Карниело

Галерея этого художника расположена в доме, где он жил и работал, на площади Савонаролы. Она открыта по субботам с девяти до тринадцати часов, и только. Об этом возвещает красивая красная вывеска в форме флага, точно такая же, как многие другие, развешанные на стенах городских зданий и сообщающие о том, что здесь находится такой-то музей или такая-то достопримечательность. Их десятки, сотни. Иногда даже возникает желание повернуть все вспять: вместо того чтобы переводить в разряд исторических объектов очередную лавку, вновь превратить некоторые музеи в лавки, магазины, жилые дома. Обыкновенные здания из повседневной жизни. Чтобы не беспокоиться каждый раз о том, куда ступаешь. Знаю, это покажется невероятным, но во Флоренции не существует пиццерий на вынос. Имеются "Макдоналдсы", открытие которых вызвало привычный скандал, есть всевозможные хлебопекарни, но если ты хочешь съесть кусок пиццы в центре города, тебе придется сесть за столик.

Звучит чуть ли не как похвала, но это ненормально. Не то чтобы я собиралась объявить крестовый поход в защиту порционной пиццы. Как и все, я тоже считаю, что противни с засохшими ошметками артишоков и одиноким кусочком прошутто наводят тоску. А уж когда пиццу тебе разогревают, она совсем пересыхает, а моцарелла обжигает, как расплавленный свинец. Но пицца — это индикатор. Во Флоренции рынок фастфуда застрял в шестидесятых годах, если не считать "Макдоналдса", который стремительно влетел в этот мир, не спросив позволения, и мягкое приземление ему обеспечили пухлые пачки зеленых купюр. Остальные новшества были задержаны часовыми бог знает на каких блокпостах.

Потому что у Флоренции буквальные отношения со своими ресурсами. Как в семье Делла Роббиа. Пусть даже один из сыновей или племянников не имел к тому ни малейших способностей, он все равно был обречен смешивать порошки, обжигать формочки. Никуда ему было не деться от гончарного ремесла.

Вот и город так же. Он не умеет пользоваться своими богатствами. Если турист голоден, город сует ему бутерброд. Как детям бедняков в летних лагерях или в начальной школе. Естественно было бы предположить, что за многие столетия местные жители научились вести себя половчее. Поскольку улицы, как стало очевидно, всегда будут заполнены туристами, горожанам следовало бы этим воспользоваться: продавать им все на свете, выставляя в уникальной витрине, какой является Флоренция, самые фееричные новинки, самые неординарные, смелые идеи. Как делают в мировых турне культовые рок-группы, когда "на разогрев" приглашают неизвестных молодых музыкантов, мечтающих о сцене.