Книга Все могу - Инна Харитонова

По хронологии получалось, что все ее профессиональные победы были долготерпимыми, уж больно слишком последовательными, растянутыми до известного нервного предела. В комнате с красными шторами – вот почему первый день в ней казался ярким – прожила Валя долго, весь институт и еще вешку. И соседка давно поменялась, а шторы, скроенные когда-то из кумачового ситца, сэкономленного с укрытия тумбы под бюст вождя, почти и не выгорели, висели, глаз радовали. «Дураки красный цвет любят», – шутила Валя перед гостями.

Сама же дурой не была. Пообтесалась она в столице, обвыклась. Приобрела на ЗИЛе административный вес и вес реальный. Сыто ей никогда не было. Но, видимо, не от еды, а от свободы стали активно расти сначала ее верхние женские атрибуты, потом вполне коммунистическими темпами нижние. Ну и сахар, конечно, полюбила. Провинциальный недуг. Клала, сыпала, прикусывала. Карамельки, подушечки, цветные помадки, пастила, зефир и – как венец торжества над миром – зефир в шоколаде из коробочки.

Ставка там, полставки сям, общественная нагрузка, культпросветлекции и прочее. Деньгами выходило у Вали прилично. После первого года домой поехала, свертков с подарками набрала. Не скупилась. Брала лучшее. Каждая мелочь завернута в отдельную бумажку с фирменным рисунком: универмаг «Москва», ГУМ, ЦУМ. «Если понюхать – прямо Москвой пахнет», – мачеха сказала, поднося к лицу кулечек. Отец улыбнулся. Больше приятных событий в тот отпуск не было. Однообразная деревенская жизнь. Тот же навоз, то же сено, тот же покос, тот же рядом колхоз. Ничего как будто бы Валя и не достигла – на руках никто не носил, успехами не гордился.

Но сердцем она про себя понимала – молодец, Валька. Дальше Тулы из их школы никто не уехал, а она – вон куда. Валентина Егоровна теперь. Человек интеллигентной профессии и большой трудовой силы. Да! Музеи полюбила. Сначала с дочкой дачников ходила, та, по деревенской привычке, и в Москве продолжала образовательную программу. А потом почувствовала, как-то мало ей этого. Не хватает. Самой надо. Даже в музей метрополитена. Везде Валя, ножками Валя.

Туфли на танкетке. Платье кримплен.

В пушкинском радостно, в планетарии пьяняще, в васнецовском сказочно. Третьяковка, ЦДХ, зачем-то тревожный музей Островского, бахрушинский – влекло все же театром. Ну и любимый – зоологический, широкий и тихий, в нем бы Валя жила, не выходя на свет, среди всей этой «животины», столь любимой ею всегда, даже среди коллекции пауков.

А вот в театр Валя не ходила. Хотя возможность была, и иногда даже бесплатно. Она пробовала и на балет, и в оперетту. Но, сидя в зале, счастья не испытывала. Томило подозрение – а ведь и я могла! Появлялась в Вале слабенькая зависть, первая, робкая, но вполне оформившаяся. И еще чуточку злость – значит, не все могу-то.

Но долгожданную московскую комнату Валентина все-таки получила. Случилось это уже к тридцати, и многим казалось – поздновато, но Валя уже тогда знала, что эта задрипанная чертановская комната лишь начало ее славного пути к отдельным хоромам. Тем более предпосылки были. Не одна заезжала она в эту комнату, а с законным мужем. Семьей, значит.

Мужа звали Саша Бублик. Именно с сочетания этого имени и фамилии начались огромные перемены в Валиной жизни, и если изобразить их схематично, то получится довольно резкая траектория.

На слух Вале сочетание не понравилось, и возраст Саши был ниже Валиного. Но он, как увидел ее все в той же комнате общежития, придя со знакомым к знакомой знакомого, так сразу и влюбился. Очень уж притягивали Сашу Бублика женщины с конопатыми спинами. Рыжих любил и «под рыжих». Чтобы все плечики рябые, а кожа красноватая. Такие предпочтения были у Саши, и надо сказать, что и вкус у Саши тоже находился. Ведь как иначе – учился Саша на прикладном в Строгановке. Валя, не знавшая еще никаких, кроме производственных, близких отношений, в буквальном и переносном смысле потянулась к искусству, которое Саша одинаково олицетворял в творчестве и под одеялом.

Валю не смущала разница в возрасте, ученическое положение возлюбленного, дивизия его друзей. Ведь Саша был художником, и подобный род занятий в понимании Вали освобождал его от недостатков. Саша показывал Вале работы по академическому рисунку – серое на белом, и Валя обмирала, потому что в ее понимании биология сего таланта была непостижима. Теперь они вместе ходили в музеи, вместе ели, спали – Саша тоже никогда не был до конца сыт ни тем ни другим.

Саша Бублик – младший из трех братьев – один выбился в Москву из богатого курортного Пятигорска и бедной рабочей семьи. Конечно же в таких условиях факультет монументально-декоративного и декоративно-прикладного искусства являлся большой удачей. Саша тоже «бил лапками», бегая с лекций на работу лаборанта при кафедре «История искусства», и наоборот. Кроме того, Саша уже тогда писал картинки на продажу – сиреньки, кораблики, лесные дали. Но Сашино «битье» приносило менее интенсивный денежный отклик, чем Валечкино. Поэтому свадьбы делать не стали. Но невеста в универмаге чехословацких товаров купила себе очень достойное нарядное платье, а жениху к свадьбе подарила парадный костюм, «чтоб на работу потом ходить». Но с последним у Саши были серьезные трудности, или, как говорили художники, большие проблемы, потому что слово «работал» Сашина биография всегда заменяла, по сути, на «подрабатывал».

Когда родилась у них с Валей девочка Маша, Саша отливал бесконечные гипсовые головы на художественно-скульптурном комбинате. Все эти бестельные Диадумены, Сократы, Афродиты Книдские иногда снились ему в кошмарных снах, и тогда он в грусти шел к друзьям, находя успокоение в добром общении и щедром алкоголе. С Валей обсуждать тонкие материи художнику и краснодеревщику Бублику почему-то не хотелось.

А друзья его любили, помогали, советовали. Не раз их участие действительно было важным. Хотел вот Александр Васильевич Бублик назвать дочку редким именем Ассоль. И даже начитанная Валя не возражала. Но друзья предупредили: «Подумай. Ассоль Бублик. Вот будет анекдот. Проще имя ищите». Нашли – Маша. Вроде в честь его матери и так совокупно поблагозвучнее, в гармонии с содержательной фамилией. Рабоче-крестьянская сущность не отпускала.

Валентине было трудно. С рождением Маши стала она тревожнее, проснулся в ней какой-то дремлющий до того резервный нерв, как новой ниткой прошили. Она порывисто и преданно отвечала за дочку. За ее дыхание, взгляд, пеленку, настроение. Валя как будто и не родила ее, сама в ней осталась. Чувствовала ее и жила ею. Но было понятно – срочно нужна отдельная квартира. Чтобы комнатка для Маши, уголок-мастерская для Сашеньки. И как раз перспектива под ноги легла – место в ЖЭКе, куда бывший начальник звал: «Не завтра, Валентина, не обещаю, год-другой поработаешь, потерпишь, ну и новоселье справишь». Валя зажглась. Все могу. Добытчица. Валя в раздумьях шла к дому, привычно открыла почтовый ящик, достала журнал «Здоровье» по подписке. И в подтверждение своих мыслей прочла слова на обложке «Родине – вдохновенный труд. Рабочему человеку – внимание и заботу».

Если бы знала, что труд и год-другой растянутся на долгих почти полтора десятка.

Согласилась Валя на работу, хотя Маше и года еще не было, но тянуть было нельзя. Поспешай, Валя, завидное место, займут, таких, как ты, – полгорода, ничем не особенная.