Книга Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

— Отступаем к университету, там ограда железная!

Проще сказать — удираем. Под визги выпущенных из кареты узниц, которых трепали сами же солдаты, оттаскивая в подворотни. Под пьяное песнопение их сотоварищей, под ржание лошадей, которых кучер не знал как вывести из толпы.

Отбиваясь, втянулись во двор университета. Предупрежденные сторожа быстро заперли железные ворота.

Но кое‑кто, замешкавшись, остался на тротуаре. Отчаянные крики, визг уже своих девушек.

Савва-Хан сбросил на мартовский мокрый снег дорогую шубу:

— Э-эх, выручать надо!

Ворота снова открыли. Студенческая толпа смяла охотнорядцев и освободила своих недотеп.

У студентов появились в руках револьверы. Нашелся и запропавший Илья-Громовержец — угрожающе целился в каждого настырно лезущего мясника. Савва с некоторых пор тоже носил при себе револьвер, стал его вытаскивать, но Амфи придержал руку:

— Брось! Тебе угодно, чтоб полиция сочинила сказку, будто мы хотели стрелять в толпу?..

Савва одумался:

— Верно. Ты юрист-законник!

— Не нравится мне, как фанфаронит Илья. С чего бы это?..

— Наложил тогда в штаны, так теперь храбрится.

— Во-во! Будет повод закрыть университет. Вон, ректор приехал.

— Не позволим!

— Каким образом, законник?

— Просто — не признавать университет закрытым, ходить на занятия.

Стало ясно, что они были спрятаны в Манеже на всякий случай. Сейчас отцы- командиры подгоняли их. Пора, мол, поразмяться.

Но и казачки, выскакивая из Манежа, не знали, что делать. Охотнорядцы не оправдали надежд. Вместо тихого избиения студиозов вышел безобразный уличный скандал. По Москве полетели тревожные слухи. Убитых студентов считают‑де сотнями, как и профессоров. Дожила Москва до веселого дня!

Власти растерялись. Казачки стали оттеснять охотнорядцев от университета по собственному решению. Надоели им мордастые мясники да рыбники.

— У-у, оглоеды! — махал на них саблей сотник.

Охотнорядцы настроились с утра, чтоб бить, — теперь их били. Сзади — казаки, спереди — студенты. Не иначе как господа купцы дали обер-полицеймейстеру взятку — их чада тоже бузотерили. Все чаще звучала фамилия гласного городской Думы:

— Морозов!

— Он, заморозь его Мороз!

— Подмаслил ради сынка.

Могли и другие фамилии вспомнить — Алексеева, Найденовых, Прохоровых, Мамонтовых, других первостатейных купцов. Но почему‑то все больше кричали:

— Тимошка Морозов, раздери его!

— Ради сынка христопродавец нас продал!

Савва слышал, как честили его родителя, но лишь посмеивался, работая кулаками: ничего, пускай батюшка почешется. Они тут и сами с усами. С мордоворотами как‑нибудь управятся.

Охотнорядцы никого не могли выдернуть из студенческого, откатывавшегося к университету круга, но мордас все‑таки много поразмазывали. Когда последние защитники во главе с Саввой заперлись за университетской железной оградой, впору было госпиталь открывать. Позвали уже всерьез:

— Эй, где там трусливые клистиры?

На утренней сходке, где решено было отбить перевозимых с вокзала народовольцев, медицинский факультет клятвой Гиппократа, как бабьей юбкой, трусливо прикрылся. Теперь стыдливо бежали с носилками и со всеми прочими причиндалами, может, и с клистирами. Выделялся молчаливый, долговязый студент: без лишних слов расстелил на парадных ступенях синее покрывало и деловито расстегивал походный саквояжик. Из бедных, раз уже с первого курса подрабатывал в больницах. При виде его сосредоточенной физиономии гнев воинственных бузотеров стал угасать. Сашка Амфитеатров дружески попросил:

— Утри мне носопырку, Антоша.

— Утру, Амфи. У тебя и бровь изрядно рассечена. Терпи. Прижигать буду.

Амфи заверещал больше для показухи. Не каждый день приятели практику на его роже проходят.

— Чехонте! Чеколдыхнуть бы для успокоения нервов надо. Ты коновал, Чехонте!

— Посмейся еще, Амфи! Бери пример с Саввы: единственно сюртук разодрали, а рожа‑то цела.

— Он себе другой сюртук купит, а на какие шиши я куплю? Нет, я лучше носопыркой рассчитаюсь. Ассигнация верная. Не спорь, Чехонте. На тебя обхохочешься.

Фамилия у студенческого эскулапа была и в самом деле смешная. Надо же, Чехонте! Так ли, нет ли, но иначе его не называли. Звали со всех сторон:

— Чехонте! Плечо вывихнуто.

— Ребро, кажись, сломано.

— Мясник в промежность вдарил. Как я к девкам‑то пойду?..

Неожиданно тревожное понеслось:

— Глядите, глядите — через ограду лезут!

Охотнорядцы, так и не сумевшие захватить ни одного студиоза, действительно лезли на ограду. Но тут легче было держать оборону: ограда высокая. Да и передышка вышла. Студенты лихо отбивались. Разорванный сюртук у Саввы курсистки — в драку промеж собой! — быстренько заштопали и намекнули: а штаны? Там тоже светилось купеческое тело…

Но было не до приличий. Студенты стойко защищали независимость университета. Отбивали приступ за приступом. Знай вниз слетали охотнорядцы! Закон об автономии университета никто не отменял. Здесь было государство в государстве.

Казаки бессмысленно топтались позади охотнорядцев, но помогать им не помогали. Видимо, приказа такого не было.

Было ясно, что городское начальство замышляло поучить студентов — под предлогом нападения на тюремную карету приструнить руками мясников да рыбников. А раз не вышло, казакам‑то чего поперед батьки лезть?

Да и затея‑то очень глупой оказалась. И кому пришла в голову мысль — пропойц с улицы да девок с борделя сунуть для приманки в тюремную карету, которую студенты, в подражание питерской братии, будут обязательно освобождать? Поначалу‑то они откликнулись на кряканье подсадных утиц — мол, народовольцев везут! — но ведь в конце концов разобрались. Да, бузотеры, но не дурачки же.

Между тем студенты праздновали победу. Университет сиял огнями, во дворе пылали костры. Да и веселее у костров пить пиво. Амфитеатров уже который раз выворачивал карман у Саввы:

— Раскошеливайся, купчина-дурачина!

— Амфи! — отбивался тот яростнее, чем от охотнорядцев. — Я уже месячное содержание располовинил. Жить на что?

— А на что я живу? На что живет Чехонте? Как у латыша — хрен да душа! А на пиво завтра все равно найдем. Уж не сомневайся, Хан владимирский.

— Какое сомнение. Только не прослышал бы родитель о моих подвигах. Выпорет, ей- богу, выпорет.

— Когда еще это будет? Не однова ли живем? Вон клистирный факультет — и тот разгулялся. Антоша! — панибратски позвал Амфи. — Иди к нам. У нас, брат, по-купечески. Душу продаем, имечко в зало закладываем.