Книга Горовиц и мой папа - Алексис Салатко

Осесть в Монруже[5], когда ты два года прослужил в Белой Гвардии — История улыбнулась не без иронии! Квартирную хозяйку Альфреда звали мадам Курья… ну и пришлось семерым чудом избежавшим гибели постояльцам тесниться в каком-то курятнике, другого места не нашлось, а для моей бабушки, привыкшей к «придворной роскоши», это было — как скатиться вниз по наклонной плоскости, это просто ужас, это полный крах! Но Анастасия была не из тех женщин, что опускают руки. И Радзановы всегда находили выход из положения, несмотря ни на что, разве не так? Если они смогли пройти через всё, это не случай помог, это потому так получилось, что Димитрию назначена исключительная судьба. От этого Стася никогда не отступится. И что там материальные трудности! Имеет значение только то, что ее сын станет блестящим концертирующим пианистом!

Она, не поколебавшись, заложила в ломбард последние драгоценности, чтобы подарить ему фортепиано — подержанное, разумеется, но талант юноши позволит ему раздобыть и получше, когда колесо фортуны повернется куда положено.

Я почти не знаю подробностей их жизни тех лет. На что жила эта маленькая колония? Дядюшка Фредди устроился работать в Опера Комик. Официально он занимался в театре машинным оборудованием, но подозревался в том, что куда больше времени проводит, шатаясь по кабакам Больших Бульваров, чем лазая по колосникам на манер акробата. Что же до Урсулины, то Урсулина шила дома театральные костюмы. Ее прозвали «Мастерица-золотые-руки», и это прозвище подходило ей как нельзя лучше. Представляю себе «курятник» в Монруже, битком набитый нарядами разных там сопрано, меццо и контральто, пудреными париками… а посреди всего этого грязно-феерического декора — Фредди (у него был крепкий звучный баритон), распевающий во весь голос великий дуэт Фауста и Маргариты! Бабушка, наверное, давала тогда уроки иностранных языков. Пусть разорившаяся, пусть лишенная всего, что у нее было, она сохранила аристократические манеры, она четко делила людей на «наших» и «не наших», и, с этой точки зрения, мадам Курья и собственная невестка представлялись ей одного поля ягодами. Иными словами, вот тут она и ее сын, Божий дар, а тут — эти тетки, яичница.

Димитрий играл на своем пианино днем. Ему оборудовали «музыкальный салон» в лачужке позади огорода, и музыканту приходилось перекрывать аккордами гомон настоящего птичьего двора. По вечерам же отец занимался химией в Школе искусств и ремесел.

Дядюшка Фредди открыл мне позже, что в те времена его племянник тайно встречался с членами террористической организации, которые регулярно устраивали сходки в помещении, где прежде выращивались шампиньоны, а теперь преобразованном в винный погреб. Он рассказал, что пещерная группка собиралась в Карьер-сюр-Сен, по адресу: Офицерская, 26, — и что намерения ее были очевидны: убить Ленина и посадить на трон царевича. Рассказал, что папа тогда пошел изучать химию с единственной целью: выучившись, он сделает адскую машину, с помощью которой превратит лысого тирана с его бороденкой в кровавый бифштекс, полетят клочки по закоулочкам. «Если бы Димитрий не познакомился с твоей матерью, — заключил дядюшка Фредди, — быть бы ему одним из самых великих преступников в современной истории!»

Каждое воскресенье Альфред со всем семейством отправлялся на Монмартр, где собирались нищие и богемные, но сильные радостью жизни художники. Марсель Эме[6], Жен Пол[7], доктор Детуш[8]и Чарли Флэг, ставший лучшим другом моего папы… Сюда — в эти пока еще вполне деревенского вида края — приходили и девушки, причем немало. Кого тут только не было: вот гризетка, вот синий чулок, а вот и синий чулок, в свою очередь, уступает место танцовщице с Пигаль…

Именно здесь, на танцплощадке, и встретил однажды во время довольно пьяной прогулки Димитрий семнадцатилетнюю начинающую артисточку по имени Виолетт.

Пианино на танцплощадке было, но музыкант играл отвратительно, и дядюшка предложил племяннику сию же минуту подменить неумеху. Папа, естественно, согласился.

На том повороте жизни мой будущий отец внешне страшно напоминал какого-нибудь демонического персонажа Достоевского: бледный, изможденный, с лихорадочно пылающим взглядом, волосы цвета воронова крыла, разметавшиеся по высокому лбу, — словом, было в нем все, чтобы решительно нравиться новым друзьям-маргиналам. Но не только им…

Димитрий стал играть. Когда дело дошло до штраусовского вальса «На прекрасном голубом Дунае», он заметил, что юная Виолетт глаз с него не сводит.

— Что же вы не танцуете? — удивился отец.

— А с кем мне танцевать? — вопросом на вопрос ответила девушка. — У моего кавалера руки заняты!

Это была любовь с первого взгляда.

Весной 1925-го мои родители поженились, не обратив никакого внимания на бабушкин запрет, и, в ответ на это, последняя сразу же яростно возненавидела невестку. Отец взял в свидетели Чарли Флэга, а мама — Эвелин Ламбер, актрису, двойника Арлетти.

Виолетт родилась на юге, у Средиземного моря, она была сразу и отчаянно веселая, и очень сдержанная. Мой французский дедушка, отец Виолетт, погиб во время Первой мировой, бабушка и прабабушка после его гибели стали торговать рыболовными снастями и наживкой — они держали лавочку то ли в Сете, то ли в Нарбонне, я никогда толком не знал. А потом они обе умерли от испанки. У юной Виолетт не осталось ни брата, ни сестры, ни тетки, ни дяди. Зачем ей понадобился Париж, как она добралась до столицы, — тоже понятия не имею, но всегда слышал от папы, что Виолетт приехала специально для него. У мамы не было образования — недостаток в глазах свекрови и сам-то по себе непростительный, а к тому же еще больше отягчавший главное преступление злодейки против ее величества Анастасии: «Она отняла у меня сына!»

Вскоре произошло знаменательное событие: папа получил работу. Узнав, каким пиротехническим безумием одержим ее новоиспеченный муж, моя будущая мама умолила его не взрывать Ленина, применить свой диплом к целям менее безрассудным. Впрочем, сопротивление отца было не слишком упорным: заговор тем временем раскрыли, и тайное общество на Офицерской улице распалось. Очень кстати оказалась и весть о том, что Владимир Ильич, сраженный односторонним параличом, отдал концы в Нижнем Новгороде[9], освободив место для товарища Сталина.