Книга Летний домик с бассейном - Герман Кох

Но ничего такого она не сделала.

Она посмотрела на меня. Налитыми кровью глазами.

Повторила «мерзавец!», на сей раз куда тише.

И плюнула мне в лицо.

2

Сфера деятельности домашнего врача не отличается сложностью. Лечить людей ему особо не нужно, нужно лишь заботиться о том, чтобы они не устремлялись в массовом порядке к специалистам и в больницы. Его приемная — форпост, застава. Чем больше народу удается притормозить уже на форпосту, тем лучше домашний врач делает свое дело. Арифметика простенькая. Если мы, домашние врачи, станем направлять к специалистам и в больницы каждого, кто жалуется на зуд, сыпь или кашель, система рухнет. Целиком и полностью. Эту задачку уже решали. И результат показал, что крах начнется очень быстро. Если каждый домашний врач будет направлять чуть ли не каждого второго пациента на обследование к специалисту, система уже через два дня затрещит по всем швам. А через неделю рухнет. Домашний врач дежурит на заставе. Обычная простуда, говорит он. Посидите недельку дома, а если не пройдет, спокойно загляните еще разок. Три дня спустя пациент захлебнулся ночью собственной мокротой. Бывает, говорит доктор. Редкая комбинация симптомов, встречается разве что у одного на десять тысяч пациентов.

Пациенты плохо пользуются своим численным превосходством. Заходят в кабинет в порядке очереди, по вызову. И я трачу по двадцать минут на каждого, чтобы убедить их, что они ничем не хворают. Принимаю я с половины девятого до часу. Иначе говоря, трех пациентов в час, а в день — двенадцать-тринадцать. С точки зрения системы я идеальный домашний врач. Мои коллеги, полагающие, что на пациента вполне достаточно и десяти минут, принимают в день до двадцати четырех человек. При двадцати четырех вероятность, что несколько человек прорвутся сквозь заслон, выше, чем при двенадцати. Здесь играет роль и эмоциональный аспект. Пациент, которому уделяют всего-навсего десять минут, скорее почувствует, что его попросту спроваживают, чем тот, с кем такая же беседа растягивается на двадцать минут. У последнего создается впечатление, что его жалобы воспринимают всерьез. И он не станет с ходу настаивать на специальном обследовании.

Конечно, случаются и ошибки. Без ошибок означенная система не сможет существовать. Ведь как раз ошибки и составляют ее основу. Ошибочный диагноз тоже приводит к нужному результату. Правда, зачастую в ошибочном диагнозе даже нет необходимости. Главное оружие, каким располагаем мы, домашние врачи, это лист ожидания. Большей частью достаточно лишь упомянуть о нем. На это обследование есть лист ожидания, ждать очереди придется от полугода до восьми месяцев, говорю я. Операция, скорее всего, улучшит ваше состояние, однако лист ожидания… Половина пациентов при одном упоминании листа ожидания уже идет на попятный. Я вижу по их лицам: они испытывают облегчение. Раз отложили, то, глядишь, и отменят, думают они. Кому охота глотать зонд толщиной с садовый шланг? Процедура неприятная, замечаю я. Но у вас есть выбор: набраться терпения, возможно, покой и лекарства сделают свое дело и все само пройдет. А через полгодика посмотрим.

Можно бы спросить себя, как же получается, что в такой богатой стране, как наша, существуют листы ожидания. Меня это наводит на мысль о газовом месторождении. О наших газовых запасах. Как-то раз я даже затронул эту тему, встретившись с коллегами в неформальной обстановке. Сколько кубометров газа надо продать, чтобы за неделю ликвидировать лист ожидания на операции по восстановлению бедренного сустава? — спросил я. Скажите на милость, как получается, что в цивилизованной стране вроде нашей люди умирают, прежде чем до них дойдет черед по листу ожидания? Так подсчитывать нельзя, сказали коллеги. Нельзя сопоставлять газовые запасы и количество операций на бедренном суставе.

Наше газовое месторождение огромно, самый неблагоприятный сценарий и тот предполагает, что запасов достаточно на ближайшие шестьдесят лет. Шестьдесят лет. Запасов нефти в Персидском заливе хватит на меньший срок. Мы — богатая страна. Такая же богатая, как Саудовская Аравия, Кувейт, Катар, — однако люди у нас по-прежнему умирают, оттого что не дождались новой почки, младенцы умирают, оттого что «скорая», которой предстояло спешно доставить их в больницу, застряла в дорожной пробке, жизни матерей находятся в серьезной опасности, оттого что мы, домашние врачи, внушили им, будто роды на дому безопасны. А ведь вообще-то должны были сказать, что так только дешевле, — здесь действует тот же принцип: если каждая женщина станет претендовать на роды в больнице, система не выдержит и недели. Теперь попросту заранее принимаются в расчет риски смерти новорожденных и рождения детей с повреждениями головного мозга, ввиду того что при родах на дому невозможно дать кислород. Изредка какой-нибудь медицинский журнал печатает статью, порой выдержки из такой статьи появляются в той или иной газете, но и эти выдержки позволяют заключить, что смертность новорожденных в Нидерландах — самая высокая в Европе и вообще на Западе. Никаких выводов из подобных цифр до сих пор не сделано.

Домашний врач тут фактически бессилен. Он может успокоить человека. По крайней мере, может позаботиться, чтобы пациент до поры до времени не обращался к специалистам. Может убедить женщину, что, рожая дома, она совершенно ничем не рискует и что так вообще намного «естественнее». Хотя естественнее это разве только в смысле, что и смерть тоже естественна. Мы можем прописать мазь или снотворное, можем вытравить кислотой родимое пятно, можем удалить вросшие ногти. Работенка зачастую не из приятных. Вроде как уборка на кухне, грубой губкой мы счищаем пригоревшие остатки между конфорками плиты.

Порой ночами я лежу без сна. И размышляю тогда о газовом месторождении. Большей частью оно представляется мне этаким пузырем наподобие мыльного и располагается прямо под почвой — достаточно пробурить отверстие, и пузырь опустеет или лопнет. А бывает, газ занимает куда большую площадь. Заполняет пустоты в рыхлой земле. Незримые молекулы газа перемешиваются с крупинками земли. Ничем не пахнут. Но поднеси спичку — вмиг все взорвется. Огонек обернется пожаром, который за несколько секунд охватит сотни квадратных километров. Под землей. Верхний слой ее просядет, мосты и здания лишатся опоры, люди и животные утратят почву под ногами, целые города рухнут в огненную бездну. Я с открытыми глазами лежу в темноте. Порой гибель нашей страны принимает форму документального репортажа. Документального фильма «Нэшнл джиогрэфик», с графиками и компьютерной анимацией, по части которых американцы большие мастера: о прорванных плотинах и цунами, о лавинах и селях, погребающих под собой деревни и города, о громадной вулканической круче, отколовшейся от острова, исполинская глыба падает в море и вызывает приливную волну, которая спустя восемь часов и на расстоянии тысяч километров достигает высоты в тысячу двести метров. «The Disappearance of a Country», завтра вечером, в 21.30, на этом канале. Исчезновение нашей страны. Наша страна, уничтоженная собственными газовыми резервами.

Иной раз, лежа ночью без сна, я думаю о Ралфе Мейере. К примеру, о его роли императора Августа в одноименном телесериале. Эта роль прямо-таки написана для него, тут и друзья, и недруги согласны. Во-первых, конечно, по причине комплекции, ведь с годами он изрядно погрузнел. Такие габариты приобретаешь, только если регулярно пируешь в ресторанах, отмеченных в мишленовской классификации одной или несколькими звездами. И устраиваешь в своем саду роскошные барбекю: немецкие сосиски, болгарская баранина, тесселские ягнята на вертеле. Как сейчас помню эти барбекю: огромная фигура Ралфа возле дымящейся жаровни, он собственноручно переворачивает гамбургеры, стейки и куриные ножки. Его небритое раскрасневшееся лицо, в одной руке большая двузубая вилка, в другой — пол-литровая банка «Юпилера». Его голос, по обыкновению разносящийся далеко, по всей лужайке. Голос мощный, как туманный горн, что служит ориентиром для танкеров и сухогрузов, когда они приближаются к отдаленным морским рукавам и чужим гаваням. Последнее барбекю он устраивал не очень-то и давно, месяцев пять назад, по-моему. И тогда уже был болен. По-прежнему сам переворачивал мясо, но придвинул себе пластмассовый садовый стул и орудовал сидя. Неизменно завораживающее зрелище — наблюдать, как болезнь (такая, как у него) поражает человеческое тело. Как она исподволь его изнуряет. Это война. Злокачественные клетки воюют со здоровыми. Сперва атакуют организм с флангов. Небольшая, вполне обозримая атака, демонстративный выпад, цель которого — отвлечь внимание от главного контингента. Человек думает, что одержал победу, во всяком случае отразил первый укол. Главный контингент до поры до времени прячется — в глубине организма, в таком месте, где ни рентген, ни эхография, ни МРТ обнаружить его не могут. Главный контингент терпелив. Ждет, когда войдет в полную силу. Когда победа наверняка останется за ним.