Книга Ковбой - Александр Бушков

Главная невыгода его положения — совершеннейшее незнаниеанглийского. За пределами этого здания он будет совершенно беспомощен, несможет никого расспросить о самых простейших вещах, не объяснится с извозчиком,с полицейским, с любым чиновником. Окажется в том же положении, что американец,не знающий русского, в Петербурге…

А впрочем, не стоит унывать. Помянутый американец,помыкавшись, все же нашел бы на невских берегах того, кто сможет с нимобъясниться на родном языке. Точно так же и Бестужев пребывает не в дикойаравийской пустыне, а в огромном городе, где живут во множестве уроженцы всехевропейских держав. Тем более что у него нет необходимости разыскивать знатоковрусского — с французским и немецким тут вряд ли пропадешь. Он и сейчас взаведении, где звучит исключительно немецкая речь — пусть даже с выговоромлюдей, долго проживших вдали от фатерлянда. Коли уж к нему отнеслись с такойзаботой и радушием, вряд ли бесцеремонно выставят выздоровевшего пациента задверь, чтобы тут же о нем забыть. Конечно же, дадут все необходимые пояснения.

Насколько он мог судить по виденным на «Титанике»путеводителям, отсюда до Вашингтона примерно верст четыреста, не более, причемсуществует прямое железнодорожное сообщение. Что отрадно, здесь, в Нью-Йорке, водном из солидных банков существует счет, которым можно воспользоваться, всеголишь назвав банкирам два ключевых слова-девиза и восьмизначное число — аБестужев все это помнил не хуже, чем «Отче наш». Сумм, которые там положены,хватит, чтобы купить не один, а тысячу железнодорожных билетов. Вряд ли человекиз консульства успел этот счет аннулировать — такие вещи делаются только последолгих и обстоятельных консультаций с Петербургом, а бюрократическая машинаработает медленно, натужно, даже когда речь идет о потаенных, весьмаспецифических делах. Можно дать в консульство телеграмму. На худой конец, еслидаже шифрованного счета больше нет, остается пояс Штепанека, где находиласьнекоторая сумма европейских денег, в том числе и в золоте, которые можно здесьобменять. Есть еще и бриллианты, а ювелиров в таком огромном городепредостаточно. Деньги, и немалые, весьма даже компенсируют незнание языка… Естьот чего чувствовать себя вполне уверенно.

Ну, а если подумать и про оборотную сторону медали, то естьо тех силах, что способны ему помешать…

Силы эти, как нетрудно догадаться, воплощены водной-единственной фигуре, очаровательном создании, зовущемся мисс ЛуизаХейворт. С тех пор, как Бестужев буквально силой затолкнул ее в шлюпку, он,естественно, не имел ни малейших сведений о ее судьбе, не в том состоянии онбыл на «Карпатии», чтобы задавать вопросы и кем бы то ни было интересоваться.Однако существует огромная вероятность того, что она благополучно спаслась —«Карпатия», он слышал мельком, собрала на борт пассажиров со множества шлюпок.Точного числа погибших он не знал, здесь ему об этом не говорили даже в ответна прямые расспросы, видимо, не желая волновать. Но достоверно известно, чточисло спасенных немалое.

Предположим, она благополучно достигла родных берегов, Еслиона здорова и в ясном рассудке — а столь энергичную особу, есть подозрения,никакая хворь не возьмет, — каковы будут ее дальнейшие действия? При ее-тонеукротимой энергии?

Нетрудно все предсказать. Если она здорова и горит желаниемзавершить начатое дело, то в первую очередь кинется изучать списки спасенных. Иочень быстро обнаружит Фихте среди погибших, а вот Штепанека — среди самых чтони на есть здравствующих. И бросится его искать. И не только она, уж безусловноне она одна — она здесь у себя дома, где, как известно, и стены помогают, здесьобитает ее папочка-миллионщик, который, вне всякого сомнения, без труда можетсебе позволить выслать на поиски целую кучу наемных агентов, частных сыщиков,их в Америке превеликое множество. Они все у себя дома, а вот Бестужев, беззнания языка, без малейших представлений о местных реалиях… Чересчур уж неравноположение, его не выправят даже приличные деньги с того счета.

Но ведь пока что не нашли? Иначе непременно бы ужеобъявились, к гадалке не ходи, уж нашли бы способ сюда проникнуть, здесьобычная больница, а не военная крепость и не дворец какого-нибудь монарха. Такчто…

Заслышав легонький скрип двери — уж дверные петли-тоаккуратные немцы могли смазать и более старательно! — он, не оборачиваясь,ловко выбросил недокуренную папиросу в форточку и отошел от окна с самымневинным выражением лица человека, всего-то и намеревавшегося глотнуть свежеговоздуха.

Однако эти сценические ухищрения, предназначенные дляфройляйн Марты — которую все равно не обманули бы, — пропали втуне. Впалате объявилась вовсе не она, а субъект несомненно мужского пола, не похожийни на доктора, ни на санитарного служителя: невысокий, щупленький, веськакой-то вертлявый господинчик, не особенно и хорошо одетый, с котелком в рукеи определенной робостью на лице — смешанной, впрочем, с неким подобиемотчаянной наглости. Быстро оглядевшись, он словно бы воспрянул духом,оглянулся, тщательно притворил за собой дверь и, изображая на лице самуюпредупредительную улыбку, мелким шагом подошел к Бестужеву. Теперь видно было,что воротничок у него несвежий, галстук завязан неаккуратно, а куцый пиджачокпомят. Уставившись на Бестужева с той же смесью робости и нахрапистости, онпроизнес длинную фразу, надо полагать, на аглицком наречии. Единственное, что вней понял Бестужев, — искаженную на здешний лад фамилию Штепанека. Да еще«мистер», что на помянутом наречии означало «господин» или «сударь».

В первый миг он тревожно встрепенулся, в завершениенедавнего хода мыслей подумав, что его достали наконец. Однако имелисьсерьезные сомнения в этой именно версии событий: какова бы ни была незнакомаяему заокеанская специфика, человечек мало походил на тайного агента, все равно,государственного или приватного. Весь опыт Бестужева восставал против такогопредположения: человеку в несвежем воротничке определенно не хватало чего-то неопределимого словами, но очень важного, чтобы быть агентом.

Непонятно толком, как это выразить, но он был какой-то нетакой. Если и агент, то делающий самые первые робкие шаги на этом интересномпоприще. Вряд ли хваткий американский миллионщик и его не менее шустраядоченька стали бы прибегать к услугам этакого вот недотепы, все сообщникиЛуизы, которых Бестужеву до этого доводилось видеть, выглядели и держалисьсовершенно иначе, не в пример более авантажно…

Приободренный этими мыслями, Бестужев приосанился, надменнозадрал подбородок и произнес на немецком со спесью какого-нибудь прусскогобарона:

— Я вас не понимаю, любезный. Не знаю ни словечка наэтом языке. Извольте попонятнее.

Человечек вовсе не выглядел обескураженным. Еще разоглянувшись на дверь с несомненной опаской, он бойко произнес на приличномнемецком:

— Милостивый герр Штепанек, я хотел бы с вамипоговорить, коли вам будет благоугодно…

Не будучи ученым специалистом в области языковедения,Бестужев тем не менее сделал для себя некоторые выводы: немецкий язык этогосубъекта был явно чуточку старомоден, можно сказать умно, архаичен — в точноститак же обстояло у доктора Земмельгофа, Марты и еще одной сиделки, с которой онобщался. Язык людей, долгие годы живших вдали от родины.