Книга Не говори маме - Саша Степанова

листовки.

А я видела только их. Не людей, не парковку, не дурацкий текст и нарисованного человечка с гаечным ключом на маминой спине. Листовки. Помню, бросилась наперерез выезжавшей со стоянки машине, подлетела к маме и выхватила у нее всю пачку. Юрик топтался неподалеку. Я сунула ему половину и толкнула в спину. Потом металась по площади, не пропуская ни одних рук, с криками: «Листовки счастья! Возьмите счастье!» – испуганные люди просто боялись мне отказать, и, когда разноцветные бумажки без остатка перекочевали в карманы, сумки и урны, я наконец обернулась – мама стояла на том же месте, растерянная и обрадованная: «Это что, всё? Правда всё? Хорошо-то как, дочка!..»

Тогда я подумала: только бы Март ее здесь не увидел. Почему я так подумала?

3 февраля 2020 года студент-программист Мартин Лютаев был найден с перерезанным горлом в своей съемной квартире на Ленинградском проспекте.

Друзья отзывались о Лютаеве как об открытом и дружелюбном парне. Он увлекался гейм-дизайном: говорил, что готовит «бомбу» – новаторский сценарий компьютерной игры, – однако никому его не показывал. В МГТУ имени Баумана он проучился меньше года. Преподаватели называли Лютаева талантливым, но ленивым: он часто прогуливал занятия без объяснения причин. До переезда в съемную квартиру Лютаев проживал с матерью и отчимом-бизнесменом, владельцем гостиничного бизнеса. Родной отец, получивший израильское гражданство, не отказывался поддерживать сына: в день совершеннолетия своей девушки Лютаев подарил ей купленный на средства отца «Фольксваген Поло». Студент оформил машину на себя, но ездила на ней его подруга.

На странице Лютаева «ВКонтакте» (сейчас она заблокирована) общие фотографии: молодые люди влюблены и явно счастливы. Последний снимок был выложен за день до убийства. Подпись к нему звучит как жуткое пророчество: «Если когда-нибудь настанет день, когда мы не сможем быть вместе, – сохрани меня в своем сердце, я буду в нем навеки».

Эта история вызывала бы исключительно жалость, если бы не обстоятельства, которые начали выясняться после. В той же квартире, где произошло убийство Лютаева, хранились несколько кастетов, ножи, а также запрещенные книги националистического толка. Однако по-настоящему шокировали следователей файлы, найденные в компьютере убитого. Помимо основного аккаунта во «ВКонтакте», он пользовался фейковым: с него Мартин активно участвовал в переписках ультраправых групп и открыто называл себя «одним из “санитаров”». На аватарке – изображение волка. Точно такая же татуировка была набита на правом предплечье Лютаева. В папке «Тренировки» лежали видеозаписи, сделанные на мобильный телефон. На них видно, как Лютаев нападает на спящего бездомного с кулаками, а затем добивает его ножом.

Личность того, кто вел съемку, установлена: им оказался двадцатилетний житель города Дзержинского Родион Ремизов, курьер крупной сети по доставке продуктов. С Лютаевым его объединяли те самые «тренировки»: оба посещали спортивный клуб в Дзержинском и занимались армейским боем под руководством Андрея Русских по прозвищу Рус. Лютаев начал «тренироваться» первым, Ремизов присоединился к нему позже, степень его участия в преступлениях только предстоит установить. В настоящее время Ремизов и Русских задержаны.

Но по-прежнему неясно одно: кто убил убийцу?

* * *

Я, конечно, опаздываю. Выхожу остановкой раньше, вижу, что ошиблась, но горизонт чист, дальше приходится идти пешком; уткнувшись носом в «Яндекс. Карты», плутаю дворами, смутно обоняю котлеты и компот из чьих-то форточек, пробегаю мимо «Магнита» – очень хочется холодного «индиан-тоника», но некогда. Долго ищу переход через железнодорожные пути. Товарные составы обдают меня жаром, а я не понимаю, зачем я здесь. И зачем иду в колледж на улице имени жены Ленина, если завтра питерский театр «Мастерская» привозит в Москву «Письмовник»? Я уже видела его раньше и собиралась пойти снова, чтобы вспомнить себя прежнюю, нас прежних, себя и тебя, Март, какими мы были в полутемном зале – и не были уже никогда с тех пор, как из него вышли.

Кто-то задевает меня плечом, и я понимаю, что стою над путями, зажимая ладонями дыру в том месте, где совсем недавно были «тогда», «туда» и «с тобой», а еще просто «ты» – отдельно, и «не забудь пополнить “Тройку”», и «помню, а ты оденься нормально, сегодня МЧС прислало штормовое предупреждение», «я же теперь за рулем», «ты всегда так говоришь, а потом кашляешь», и завтра, послезавтра, после… Когда мы еще не догадывались, что никакого «после» – нет.

* * *

…зираю биомусор, недостойный называться человеками, всю эту городскую грязь; зловонные кучи дерьма, притворяющиеся людьми, – но мы видим их насквозь: они несут чуму, слабость и смерть.

Не спал всю ночь. Нюхал ладони – хоть и вымыл руки с мылом, все равно слабо пахли железом. Ощущение иной реальности. Я изменился. За окном все как раньше, в комнате тоже. Мир не заметил потери. Позавтракал, на пары решил забить. Придумал, какой подарок куплю Майке. Она обрадуется: любит новые вещи и все красивое.

Хотел покурить и сам на себя разозлился: решил бросить – бросай. Только не ври себе. Интересно, нашли ее или еще нет?

«Март», – говорю я двери, прежде чем ее толкнуть, и повторяю: «Март, Март, Март» – до тех пор, пока не вижу стол, а на нем – фотографию с отрезанным черной ленточкой уголком.

– Куда? – сварливо доносится из-за спины.

– Я новенькая. – Натягиваю тканевую маску с черепами, которая висит у меня на запястье. Охранница морщится под своей марлевой. – Опоздала. – Девушка с фото, подперев кулаком подбородок, глядит на меня и прощает. – Что с ней случилось?

– С Катюшей? Под поезд попала, Царствие Небесное. Первый курс. Хорошая, жить бы еще да жить…

А была бы нехороша – пусть помирает.

– Простите, тридцать девятая аудитория – это…

– Третий этаж и направо.

Под взглядом Кати, которой уже нет, вести привычный монолог с Мартом не получается. Я волоку свое неподъемное тело вверх по лестнице и чувствую себя Ведьмой Пустоши, явившейся в королевский дворец и дряхлеющей с каждым шагом под чарами придворной колдуньи Салиман. Чем ближе я к аудитории, тем более тихо становится внутри и шумно – снаружи. Одно от другого отделяет всего лишь моя тоненькая телесная оболочка. Где эта тварь? Когда она придет? Да где эта тварь? Сколько можно ждать? Спорим, она стоит за дверью? Ах-ха-хах! Спорим, она стоит за дверью и подслушивает? Зассала! Зассала! Тварь нас боится, тварь, кошелка, тупая сучка из ток-шоу нас боится! Что мы с ней сделаем, а? Что мы с ней сделаем прямо здесь и сейчас?..

Я открываю глаза оттого, что рукам становится нестерпимо горячо. Ставлю чашку на подоконник и изо всех сил дую на ладони.

– Пей, – велит охранница. – Крепкий, с сахаром. Вон белая вся.

– Голова закружилась.

Я совсем не помню, как сюда попала.

– Вы ее знали? – Фотография с траурной лентой меня гипнотизирует.

– Староста ваша, вместе бы учились. В Москву поступать хотела… – вздыхает она и обмахивает грудь широким крестом. – Так ведь по сторонам смотреть надо и слушать, а не… – И кивает почему-то на меня. Ах да, наушники. – У нас тут часто. И молодые, и старые. Одни в телефонах, другие в маразме.

Я не чувствую тяжести рюкзака и хватаюсь за плечо – нет, на месте, на месте.

– Ну что, оклемалась? Может, домой?

– Наверное, все-таки… – Если сдамся, они победят. – На занятия. Спасибо за чай.

Терпеть, говорю я себе, терпеть и шагать. Ты мог бы мною гордиться. Смотри, сейчас я открою эту дверь, и ничего они мне не сделают, потому что я их не боюсь. Я вообще никого не боюсь. Я не…

– Прошу прощения, можно?

На меня смотрят буквально все, а спустя долю секунды – никто. И это лучшее ощущение из возможных. Я получаю приглашающий жест преподавателя – субтильного старичка в засаленном пиджаке – и вытираю спиной стену, протискиваясь к последней парте. Там уже сидит худощавый парнишка с крашеными ржаво-рыжими волосами, подстриженными под каре. Симпатичный – был бы таким, если бы вымыл голову и бросил привычку ковырять пальцы. В любом случае соседство опасений не внушает, и я приземляюсь на свободный стул. В воздухе разливается крепкий запах потной одежды. Я открываю тетрадь на первой чистой странице и, поскольку монотонный бубнеж преподавателя звучит для меня белым шумом, начинаю записывать почти дословно. В искусстве создавать видимость работы мне нет равных.

Тетрадь моего соседа по парте постепенно покрывается