Книга Дети в гараже моего папы - Анастасия Максимова

еще не хватало этой милитаристской хуйней заниматься. С другой стороны, Восьмое марта – оно вроде бы отчасти про феминизм и вот это все. А если про феминизм, то жухлый тюльпанчик точно не в кассу.

На Восьмое марта папа подарил маме огромный букет лилий в розовой гофрированной бумаге и духи в фольге. От запаха лилий Егору стало нехорошо, он заперся у себя в комнате и открыл окно. Шел дождь. Папа был очень радостный, но не пьяный. Он вообще редко пил и пьяниц не уважал. Когда приехала Ленка, ей он тоже подарил цветы и духи, и Ленка удивилась.

Что было за день до этого? Что делал папа, пока Егор решал, дарить Эле говнотюльпаны или нет? От нее восемь непрочитанных сообщений. Открыл, не стал читать, только быстро написал: «Не могу сейчас, форс-мажор, не пиши мне». Поднял глаза на следовательницу, она смотрела на него, и он зачем-то начал оправдываться, что просто подруге написал.

Да все хорошо, улыбнулась она. Не нервничай ты так, написал и написал. Вспомнил что-нибудь?

Кое-что. Седьмого числа папы не было в городе, он ездил в Бердск на целый день по делам, а по пути заехал на дачу снег разгрести.

– По каким делам, не знаешь?

– Не знаю, честно. Я реально не вникал во всякие штуки с его копировальней.

– Ну ладно. Не волнуйся. Во сколько он вернулся?

Поздно. Папа вернулся поздно, ночью, и мама строго сказала ему: «А ну дыхни!» Егору самому показалось, что он не то подвыпивший, не то что-то еще. Лицо у него было красное, как с мороза. Оказалось, по дороге домой спустило колесо, пришлось менять прямо на трассе, а это дело небыстрое, и шиномонтажки уже закрыты. Красный – потому что ветром надуло, час на улице возился. Неудачно, конечно, зато все дела переделал, закупил новых всяких штучек к Восьмому марта. В багажнике, хочешь посмотреть? Привезу завтра в ту точку, которая в ТЦ. Продажи будут – ого-го! Так раньше надо было закупать, сказала мама, чего сейчас-то, праздник уже завтра.

Егор ничего не слушал. Он хотел знать, покупать ли что-то Эле, если это феминистский праздник. Его не интересовало ни колесо, ни подарочный пластик, которым папа забил багажник, он был занят.

– Ты молодец.

Женщина сказала это, и Егор сразу понял, что оступился. Он что-то сказал, за что они зацепились, он подставил отца. Теперь они поймут, что он где-то был, а свидетелей того, что он менял колесо на трассе, не было, как это доказать? Из-за того, что Егор наплел, отца точно посадят – непонятно за что. Сошьют ему дело, выбьют показания. Заметив, что Егор занервничал, следователь пообещала: ты не волнуйся, мы разберемся. Еще позовем тебя.

– А ему хоть адвокат положен?

Должен же быть кто-то на папиной стороне.

– Конечно, – ответила она. – Всем положен адвокат, а ты как думал.

Не надо переживать.

В коридоре мама стояла с большой спортивной сумкой. Передайте ему, пожалуйста: тут просто одежда, что же он, в домашней будет только. Тапки еще. И фрукты – яблоки только, а еще мыло, шампунь, зубная щетка. Лекарства обязательно: он еще болеет! Оперативники стояли мрачные и неприступные. Одежду давайте, смилостивился один, и тапки, и еще можно обувь без шнурков. Лекарства нельзя, гели и всякие спиртосодержащие тоже. Яблоки – ладно, так уж и быть.

Остальное передавайте завтра через специальную комнату или через внутренний киоск, там все проверят.

А как с ним увидеться можно, спросила мама. И когда? Его отпустят же?

Суд решит, ответила следовательница. С мамой она говорила суровее, чем с Егором. Пишите заявление на свидание на мое имя. Вам сообщат, когда суд.

У Егора снова попросили телефон. Он отдал уже безропотно. С тех пор, как тот побывал в руках оперативников, у Егора с ним произошла сепарация, как будто на него кто-то плюнул, и прикасаться к экрану не хотелось.

Они ушли. Егору казалось, что страх тоже должен был покинуть комнату, но ушли только грибы. Грибница осталась, она обтянула стены, шкафы, двери. В туалете бачок унитаза был сдвинут в сторону.

* * *

Егор думал, что, когда все уйдут, мама расплачется. Потому что он сам чуть не расплакался. Но мама так и стояла в коридоре: зубы сжаты, в руках пакет с лекарствами, которые не разрешили отправить папе. Там антибиотики тоже были – врач назначил, а папа даже курс не допил. Говорят, очень вредно не завершать курс.

Наверняка у него тоже заберут телефон, и он не сможет написать, как добрался. Как будто на дачу едет. Он всегда маме кидал эсэмэску: «Я доехал». Господи, говорила мама, двигая телефон перед лицом то ближе, то дальше, настраивая фокус, ну что сложного позвонить. Позвонил и сказал: я доехал, и все, я спокойна. Егор тоже не любил звонить. Кажется, никто на самом деле не любит звонить, просто старшее поколение привыкло.

Мама обвела взглядом коридор. На Егора она посмотрела, как на кресло или сдвинутый бачок унитаза. Интересно, подумал Егор, она тоже чувствует, что всё вокруг заляпанное, грязное? Они как улитки, повсюду оставляли за собой след из слизи. Или как официант, которого выбесил посетитель, и тот плюнул ему в латте. Они поплевали везде. А потом Егор посмотрел еще раз на маму и понял, что на него тоже плюнули, на нем тоже следы слизи. Он хотел сказать, что ничего такого не рассказал, но вообще-то рассказал. Он предатель. Он подставил отца.

Но Егор ведь ничего такого не имел в виду. Его спросили, где папа был седьмого числа и девятого, и все. Это же проще простого выяснить и без его показаний. Мама знает? Ей сказали?

– Ты знаешь, за что его…

Он не знал, как это сказать. «Повязали»? «Схватили»? «Арестовали»?

– Ни за что, – ответила мама. – Им нужно закрыть дело, и они взяли невиновного человека.

«Взяли», вот так. Как что-то неодушевленное, что-то, что не может сопротивляться. Папа сопротивления не оказал.

– Я им все сказала. И что болеет, что в прошлом году было воспаление легких, так тяжело перенес. И что волонтер, помогает искать детей. Вы что, говорю, с дуба рухнули, как такой человек может…

Может – что? Мама не договорила, а Егор почему-то испугался и не стал переспрашивать.

Позвони Лене немедленно, сказала мама, надо адвоката искать.

С чего я ей позвоню, ответил Егор, телефона же нет.

Все вытащили, даже папину «Нокию» древнюю, удивительно, что миксер с кухни не унесли или пароварку. У них там зарплаты в полиции хорошие вообще?

Мама пошла в комнату, принесла кошелек и достала из него карточку. Вот, говорит, иди в «Связной», купи нам телефон самый дешевый. Один? Один-один, сейчас надо экономить, сколько адвокат будет стоить – одному Богу известно. Там наверняка бешеные деньги.

3

Он вышел из квартиры, потом вернулся: вспомнил, что не знает маминого ПИНа.

– На другой стороне карточки написано, – сказала она.

Ну ты даешь, мам! Зря ляпнул и сразу понял, что зря, какое кому теперь дело до того, что его мама пишет ПИН-код на обратной стороне карты.

Егор надеялся, что, пока его не будет, мама немного приберется, чтобы он вернулся хотя бы в подобие своего дома. Он выскочил наружу, и улица ощущалась совсем иначе, какой-то искусственной. Как будто все вокруг живут в театральных декорациях, а Егор вдруг их сломал и оказался где-то за сценой, где нет жизни, а есть только рабочие вроде осветителей и механиков. Загадочным образом этот мир за сценой ощущался менее настоящим, чем декорации, которые его закрывают.

Девушка с длинной косой на плече и в свитере фотографировала их подъезд. Увидев Егора, она опустила телефон и помахала ему рукой. Спросила, из какой он квартиры, но Егор соврал, потому что чувствовал, что сегодняшней правдой уже наделал глупостей. Ему показалось, она еще что-то хотела спросить, но он буркнул, что спешит, сделал недружелюбное лицо и ушел.

В ближайшем «Связном» он зачем-то долго рассматривал айфоны за стеклом и думал: а по мне что-нибудь видно? По человеку вообще можно сказать, что с ним