Книга Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

лица…

Ровно в одиннадцать часов утра (тогда начальство укладывалось в постель не раньше четырех и приходило в десять и позже, подстраиваясь под вождя народов) оба предстали перед начальником иностранного отдела, сухоньким старым большевиком из Гродно, где он начинал свою подпольную деятельность. Выйдя из-за стола, расчищенного от бумаг (словно вот-вот ожидал сдачи дел и ареста — так потом оно и случилось), он пожал обоим руки, Серову — энергично и празднично, как главному герою, Красовскому — формально, как работавшему на подхвате.

— Недавно у нас в НКВД расстреляли еще одну группу шпионов-троцкистов, представляете, как глубоко работало у нас подполье! — говорил начальник вяло, посматривая в окно. — Только вчера арестовали Ежова, — он чуть скривил губы, выражая свое презрение к бывшему наркому, оказавшемуся предателем (приходилось играть даже перед самим собой — не то что перед подчиненными).

Клим Серов доложил подробно, как из Испании, где под началом резидента НКВД Орлова занимался чистками анархистов и поиском скрытых фалангистов, он добрался до Барселоны, как пересел там на «Советскую Россию» и конечно же о самом «эксе» — так скромно называли убийство Седова.

Начальник слушал рассеянно (об операции он уже подробно знал из шифровок), поинтересовался положением в Испании и попросил Клима подготовиться к докладу самому товарищу Сталину — великая честь для чекиста любого ранга. Героя невидимого фронта начальник разведки привез в Кремль и доложил Берия, который приказал ждать, пока он лично не вызовет их на большой прием в честь Октября.

Рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция, ставшие наконец хозяевами страны, ублажали себя в Георгиевском зале у шикарно сервированных столов. Иосиф Виссарионович в белом френче и такого же цвета брюках, по-домашнему заправленных в хромовые сапоги, стоял с Молотовым, одетым в цивильный костюм с галстуком, и наркомом Ворошиловым в гимнастерке и с орденами.

Оба смотрели в рот вождю, но не подобострастно, а по-свойски, как равному среди равных, но все же великому.

— Товарищ Козловский! — закричал Ворошилов, обращаясь к высокому человеку во фраке и с белой бабочкой. — Спой нам «Вдоль по улице метелица метет», спой, пожалуйста!

Тот уже махнул рукой пианисту и приготовился петь.

— Товарищ Ворошилов, — вмешался Сталин, — зачем ты оказываешь давление на нашего народного певца? Товарищ Козловский не хочет петь эту песню, товарищ Козловский хочет петь арию Ленского из оперы «Евгений Онегин»… — вождь любил повторять слова и даже целые предложения, словно впечатывая их в мозги, от этого действительно они становились значительнее и увесистей.

Все радостно зааплодировали, Козловский поправил бабочку. «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» Он пел божественно, и все на миг забыли о нервном времени, о врагах народа, притаившихся за каждым углом, и даже Сталин, блаженно сощурив глаза, думал о величайшей силе искусства, которую невозможно объяснить словами.

Все трое — Берия, начальник разведки и Клим Серов — появились в чекистской униформе и замерли у входа, ожидая, когда Козловский закончит арию, затем медленно и аккуратно направились к вождю, гости пропускали чекистов и приветливо им улыбались, словно ангелам, сошедшим с неба.

При виде Берия соратники Сталина тактично отошли в сторону, позванивая бокалами с лучшим в мире советским шампанским.

— Это Клим Серов, он недавно вернулся после известной вам операции во Франции, — доложил Берия.

— И какие успехи у нашего боевого разведчика? — ласково спросил Сталин.

— Газеты сообщили, что Седов умер от сердечной недостаточности, — ответил Берия и тоже расплылся в улыбке, даже пенсне чуть не спало.

Сталин сокрушенно покачал головой, в его глазах играли хитрые искорки.

— Какая печальная новость для его папаши Льва Бронштейна-Троцкого! Бедный папаша! Он метил в красные Наполеоны, но потерял армию, а теперь и сына. Бедный лев! — Сталин ерничал с наслаждением. — Он думает, что он все еще царь зверей, а на самом деле он кролик. Кролик, которому хочется порычать на рабоче-крестьянскую власть и лично на товарища Сталина. Расскажите о положении в Испании, товарищ Серов.

Серов впервые видел вождя на таком близком расстоянии, от волнения язык его онемел. Совсем не тот человек, который весело доставал нечто с иголкой из саквояжа.

Запинаясь, он начал:

— Извините, товарищ Сталин… встреча с вами… большое событие для меня… дайте мне одну минуту собраться с мыслями…

Сталин довольно улыбнулся:

— Как-то странно, молодой человек, делаете такие смелые дела и боитесь товарища Сталина! А ведь мы с вами большевики, мы члены одной партии! Если вы молчите, то можно товарищу Сталину сказать пару слов?

Серов только по-козлиному затряс головой, Берия улыбнулся, а начальник разведки вроде бы и присутствовал, но невидимо, словно и не приходил.

Тут вождь обрисовал обстановку в Испании, она выглядела мрачно: республиканцы оказались хиляками, испанский рабочий класс слаб и неорганизован, везде анархисты, война проиграна, и Франко возьмет Мадрид. И решающую роль в поражении сыграли предатели-троцкисты, пожелавшие провернуть в Испании вторую Октябрьскую революцию, для которой эта страна не созрела, забывшие о смычке рабочего класса и крестьянства. Слишком левые гораздо хуже, чем слишком правые, проводил свою мысль соратник Ленина. Вреда от них больше, чем от генерала Франко, именно от них следует очистить республиканские ряды. Вождь попыхивал своей легендарной трубкой и внимательно изучал Серова, опытный Берия смотрел на Сталина и ловил его мысли, радуясь, что молодой боевик произвел хорошее впечатление.

— Возвращайтесь в Мадрид, — заключил свою речь вождь, — и закладывайте основы для будущего. Хороший садовник вовремя бросает семена!

Он улыбнулся и крепко, по-товарищески пожал руку молодому человеку, кивнул остальным и направился к столикам, где копошилась среди закусок преданная советской власти и лично товарищу Сталину творческая интеллигенция. Там было живее и интереснее, все-таки политика — это тягомотина или кровь или и то и другое.

В те дни 1939 года осажденный Мадрид являл собой тягостное зрелище: республиканские солдаты больше напоминали нищих, в башмаках, перевязанных веревками, измученных недоеданием и неизвестностью. Кое-кто еще дышал революционным энтузиазмом, размахивал знаменами и оружием, складывал на улицах мешки с песком для баррикад, кричал «нон пассаран» и «родина или смерть!», но все равно, несмотря на весь пыл, город выглядел обреченным.

Клим Серов, он же товарищ Петер Энгер (черт знает из какой страны, но коминтерновец и борец за свободу), в кожаной куртке и с кольтом в кармане прошел мимо Прадо (в картинных галереях не бывал никогда — не до искусства, когда решалась судьба мира!), равнодушно взглянул на статую Гойи. Этих изваяний художников, королей и прочей твари в Мадриде было пруд пруди. Он перешел на бульвар, чем-то напоминавший ему Страстной (недалеко, на Сретенке, он проживал в коммунальной