Книга Пешком над облаками - Георгий Садовников

Дирижер постучал палочкой по пюпитру и объявил своим музыкантам: «Тема: Преступление под покровом солнечного затмения».

Оркестр заиграл очень тревожный мотив, и Пыпин с ножницами наперевес двинулся крадучись к тросу, который удерживал рвущийся в небо баллон.

А с пирса доносился голос дирижера, направлявшего своих музыкантов:

— Мрачно… Мрачнее… Еще мрачнее! Совсем зловеще!

— А теперь мой ход, семья и школа! — цедил сквозь зубы хулиган. — Пусть ваши дети останутся без новых игрушек. Не имея игрушек, они будут шляться по улице, не зная, куда себя деть, и вот тут-то я научу их курить и не слушаться старших.

Злоумышленник поднес ножницы к тросу. Над бухтой рассыпалась дробь барабана.

— Что вы делаете, Пыпин? Вы же так перережете трос, — произнес я с самым искренним удивлением.

Пыпин выронил ножницы за борт и, крикнув: «Дяденька, это не я!» плюхнулся вслед за ножницами в море. Передо мной мелькнули его желтые пятки.

Дирижер оглянулся через плечо и, заметив меня, взволнованно крикнул оркестру:

— Появились светлые силы! Добро торжествует! Теперь бодро! Оптимистично! Совсем триумфально!

Одновременно с радостными аккордами музыки вновь засияло солнце и на бухту вернулся ясный солнечный день.

Я поискал глазами бежавшего диверсанта. Его голова скрылась за бурунами, потом он вылез невдалеке на мол, подбежал к бульдозеру, оставленному нерадивым шофером, прыгнул в кабину и укатил за гребень высокого берега.

А я присоединился к товарищам, вязавшим узлы.

Я очень люблю эти часы. Они напоминают мне старинные сельские посиделки. Матросы вяжут и ведут неторопливый разговор. Сколько наслушаешься тут историй! Увлекательных и самых невероятных!

А судно весело бежит по волнам, постепенно наращивая скорость: пятнадцать узлов… двадцать… тридцать!..

Потом кто-нибудь, слегка пригорюнившись, запевает тоненьким тенорком на мотив популярной «Пряхи»:

Ночь. Иллюминатор.

Лампочка горит.

Молодой матросик

В кубрике сидит.

И остальные, забыв об узлах, проникновенно подтягивают ему густыми басами:

Приключений жаждет,

Годы напролет,

Только почему-то

Буря не грядет!

Есть вода под килем,

Там полно акул,

Только он ни разу

В жизни не тонул.

Но тут мы вовремя вспоминаем про благородную цель нашего рейса, о том, что везем радость детишкам, и в голоса наши вливается бодрость:

Не горюй, матросик:

Коль гуманна цель,

Будут ураганы,

В днище будет щель![1]

Из-за нехватки узлов скорость буксира постепенно падает. Заметив это, капитан кричит в переговорное устройство:

— Прибавить обороты!

И мы, спохватившись, начинаем вязать дружно и накрепко. Да так, что узел не разрубить топором…

Так, незаметно, за посиделками, мы миновали Черное и Средиземное моря, обкатанные за тысячи лет различных цивилизаций и потому гладкие, как асфальт, и вышли в Атлантический океан. Вода здесь, особенно в Бискайском заливе, была неровной, волнистой, и наш буксир молодецки запрыгал на ухабах.

И капитану теперь часто приходилось выходить на свой мостик и, лизнув указательный палец, показывать его ветру. Заметив поднятый палец, простодушный ветер начинает смеяться и тем самым выдает себя.

Однажды утром мы, связав тридцать прочных узлов, взяли мел и занялись чисткой медных частей корабля, а капитан вышел на мостик, показал ветру палец, но вместо ожидаемого приступа смеха услышал в ответ гробовое молчание.

На этот раз нам подвернулся ветер, начисто лишенный чувства юмора. И все же наш бравый капитан не отступал. У него уже затек палец — так долго он его держал перед носом тупицы, но тот по-прежнему помалкивал, затаившись в снастях.

Наш капитан был еще молод и неопытен. Его прислали к нам прямо из высшего морского училища, и ему до сих пор приходилось иметь дело только с нормально развитыми ветрами. Поэтому на помощь капитану поспешил боцман Пасенюк. Бывалый моряк поднялся на капитанский мостик и отпустил соленое словцо, способное рассмешить и глухого. Но ветер будто и вправду оглох. Вскоре на мостике собрался весь экипаж, кроме юнги, — кроме меня, значит. Такого концерта юмора и сатиры, наверное, не слышал ни один зрительный зал. Наши моряки перебрали все известные и даже еще не известные им анекдоты и забавные случаи и даже придумали массу новых, а ветер хоть бы хихикнул разок.

Экипаж нашего славного буксира никогда не терялся, даже в самых фантастических переделках. А тут все, как один, упали духом. Потому что нельзя плавать по морю, не зная, где в это время находится ветер.

И тогда кто-то, будто невзначай, сказал:

— Капитан, может, кликнуть юнгу?

И как следовало по традиции, боцман Пасенюк ответил сердясь:

— Да что он может? Сосунок еще, салага! Вы бы еще грудное дитя о помощи попросили.

— А все-таки можно попробовать. Разве мы не должны заботиться, чтобы юнга рос, набирался опыта, — возразил капитан и послал за мной матроса Костю.

Я в это время безмятежно лежал на корме и словно бы в первый, а на самом деле в сто первый раз читал поучительный роман Р. Стивенсона «Остров сокровищ», из которого каждый юнга мог почерпнуть много полезных сведений.

— Иван Иванович, вставайте, вас капитан зовет, — сказал матрос Костя, прибежав на корму.

— За что? Как будто я ничего такого не сделал? Кажется, еще не залил чернилами карту в каюте у штурмана. И случайно не упал за борт исключительно по своей вине, — сказал я, притворяясь обеспокоенным, и нехотя поднялся, потому что матрос прервал меня на странице, рассказывающей, как должен вести себя юнга, попавший к пиратам в плен.

Но я и в самом деле был удивлен ранним вызовом капитана. Рейс только начинался, и до приключений, по моим расчетам, было еще далеко.

— Сейчас все узнаете сами, — добродушно ответил Костя и подбадривающе потрепал меня по плечу, потому что каждый матрос должен оказывать юнге покровительство.

Придя на капитанский мостик, я случайно сразу понял, что этот недотепа-ветер из северо-восточных. Мне давно была известна эта угрюмая семейка, что ни ветер — то бука. Темнота, деревенщина, одним словом. Но этот новый норд-ост был мне пока не знаком. Видно, он появился на свет совсем недавно. Но уже сейчас можно было с уверенностью сказать, что этот юнец характером в остальную родню. Что такого и в самом деле непросто расшевелить. Тут без тонкого знания психологии не обойдешься. «Так-с, что же он из себя представляет? Наверняка был отпетый двоечник и боялся школьного начальства», мысленно прикинул я, совсем не считая себя тонким психологом.