Книга Крушение великой империи. Дочь посла Великобритании о революционной России - Мириэл Бьюкенен

говорил он, и как-то так выходило, что мы уступали ему.

Или же иногда, если собирались нанести визит кому-нибудь, кто, по своему положению, казался Вильяму (который был не лишен снобизма!) недостойным такой высокой чести, он почтительно кланялся, когда моя мать просила его справиться, принимает ли хозяйка, входил в дом, оставался там несколько секунд и, возвратившись, заявлял с каменным лицом, что «госпожи такой-то» нет дома и он оставил карточки. Мы, конечно, догадывались, что он говорил неправду, но спорить с ним было бесполезно, и нам приходилось подчиняться его причудам.

Трудно описать первые впечатления о незнакомой стране и, в особенности, о такой стране, как Россия. Можно было жить в доме, называемом английским посольством, который был устроен всецело на английский лад и в котором постоянно слышалась английская речь, и тем не менее дом этот оставался типично русским домом, построенным Екатериной Великой для фаворита своей юности, выкрашенным в краску, в которую не окрашивают ни один из английских домов, и отличавшимся своеобразной архитектурой.

Парадные комнаты посольства были меблированы в стиле барокко и Людовика XVI, с золочеными стульями, большими канделябрами, резными столами и тяжелыми штофными занавесями. Все это, конечно, придавало этим комнатам чрезмерно официальный и пышный вид. Мои родители, которые во всех странах нашего пребывания собирали старинную мебель, перевезли ее и сюда, и, когда мы развесили по стенам и наши картины, и гравюры и заменили часть мебели старинной английской мебелью, комнаты сделались очень уютными, и если шторы были спущены, то можно было вообразить, что находимся в Англии. Достаточно было, однако, выглянуть в окно, чтобы иллюзия пропадала. Наше посольство находилось на углу Суворовской площади и Дворцовой набережной, напротив Троицкого моста. Во всем этом, конечно, не было ничего английского. По быстро катившей свои воды Неве плыли из Ладожского озера глыбы льда, а на противоположном берегу находилась Петропавловская крепость, построенная Петром Великим в 1704 году, над серыми, угрюмыми бастионами которой возвышались купола собора и мавзолея, в которых покоились останки всех русских императоров, а над всем этим возвышался к небу тонкий, остроконечный золотой шпиль колокольни. По другую сторону Суворовской площади находился знаменитый Мраморный дворец, принадлежавший великому князю Константину Константиновичу. Площадь все время была в движении. Взад и вперед проезжали бесконечные вереницы карет и экипажей с придворными кучерами, автомобили со значками различных посольств и миссий, извозчичьи дрожки, запряженные маленькими, быстрыми лошадками, проходили солдаты в разнообразных формах, офицеры в длинных серых шинелях с бобровыми воротниками, простолюдины в ярких рубашках и меховых полушубках, женщины в платках, молодые барышни в шубках и ботиках, гулявшие с гувернантками англичанками и француженками. И над всем этим возвышались золотые купола, расстилалось вокруг величие и простор Невы и чувствовалось незримое, вечное присутствие великого человека, превратившего свою мечту, благодаря упорству и труду, в реальность.

Было невозможно забыть личность Петра Великого в этой столице, которую он построил. Мне всегда казалось, что дух его, сотканный из странной смеси великодушия и жестокости, гениальности и детской наивности, витал над городом. Глядя на памятник Петра, созданный Фальконе, невольно представляешь, что лошадь, им управляемая, остановилась только на мгновение, что в складках его одежды играет ветер и что рука, гордо простертая над городом, указывала: «Это мой город. Я им повелеваю…»

Существует легенда, что над Петербургом лежит проклятие из-за того большого количества человеческих жизней, которое потребовала его постройка, что он погибнет за страдания людей, умерших от болотной лихорадки или же сломившихся под железной энергией императора, который, не перенося ничьей медлительности, сам копал канавы, таскал камни и клал из кирпичей стены. Выдавались дни, когда казалось, что небо, река, здания, камни набережной были пропитаны безысходной тоской, когда действительно можно было подумать, что какое-то проклятие лежит над этим царственным городом, и ощущалось приближение злого рока. Но проглядывал луч солнца, золотые купола начинали блистать в безоблачном небе, реяли флаги, куранты на колокольне Петропавловского собора играли «Коль славен» в торжественной тишине, и сразу ощущение страха и безнадежности исчезало бесследно.

Глава 2

Петербургский свет

Мы приехали в Россию осенью 1910 года, так что были еще в полутрауре по королю Эдуарду VII и не могли вручить царю свои верительные грамоты. Царь должен был дать большой, официальный прием, на который являлось все петербургское общество, чтобы быть официально представленным. Прием этот был всецело организован заведующим церемониальной частью Министерства императорского двора, и, хотя прием этот происходил в нашем доме, мы не принимали в его организации никакого участия, будучи марионетками в руках церемониймейстера Евреинова.

Суетливый, полный собственного достоинства и официальности, Евреинов составлял списки приглашенных, давал нам указания, как стоять, где стоять, где должен будет находиться буфет, что именно следует приготовить и какое количество шампанского, крюшона и лимонада. Он даже сказал, как мы должны быть одеты. Черные или темные цвета не были приняты при дворе и на официальных приемах, и, так как мы были в полутрауре, мы должны были выбирать между бледно-серым и лиловым. Мы не должны были сказать более нескольких слов каждому. С некоторыми из гостей мы должны были здороваться за руку, но были некоторые, которые должны были быть приглашены из-за своего политического положения, но которые, однако, не были приняты в придворных кругах, и этим лицам мы должны были просто кланяться. Брови Евреинова поднялись в виде протеста кверху, когда моя мать заявила, что будет всем тем, которые находятся в ее доме, жать руку, каково бы ни было их социальное положение. И когда наступил вечер, Евреинов был страшно взволнован, как бы мы не забыли его предписания или, еще хуже, не сделали что-нибудь противного его указаниям. С большой старательностью он сгруппировал моих мать и отца в центре первой приемной, велел мне встать немного в стороне около двери, ведущей во вторую гостиную, и распределил чинов посольства позади нас в точном порядке их положения и ранга.

В своей книге «Мои русские воспоминания» сэр Бернард Перс упоминает о том, будто он слышал от моей матери, что на этот прием было разослано три тысячи приглашений, в том числе членам английской колонии, весьма обширной в Санкт-Петербурге. Я лично точно не помню, сколько было человек, и не думаю, что их столько было, но, во всяком случае, казалось, что мы стоим долгие часы, пока мимо нас проходили бесконечные генералы в блестящих формах и орденах, старые дамы в шуршащих платьях, украшенных драгоценным жемчугом, адмиралы, камергеры, чиновники различных ведомств, члены Академии наук, коммерсанты и пр. Евреинов