Книга Черно-белая весна - Дмитрий Иванович Филимонов

Никогда на асфальт не мочилась

и под окна.

А на днях колбасой подавилась

и подохла.

Что-то вспомнилось ей за обедом,

и с испугу…

А зачем написал я об этом? —

Жалко суку.

Сказка

об одном поэте

В деревеньке небольшой

жил поэт с большой душой.

А еще, на всякий случай,

он имел талантов кучу

и, валяясь на траве,

часто думал о Москве.

А еще, конечно, он

был в жену свою влюблен.

И жена его любила,

покупала в лавке мыло

под названьем «Фрези Грант»

потому, что был он франт.

И катилась жизнь легко.

Под парное молоко

он работал, он старался,

но однажды догадался,

чтобы что-нибудь купить,

надо что-то заложить.

И задумался поэт:

баня есть, ломбарда нет.

У деревни профиль узкий.

И, накинув плащ французский,

почесав ногтем во лбу,

он отправился в Москву.

А в Москве — и стыд, и срам…

Но, жалея милых дам,

я рассказывать об этом

не советую поэтам.

Удержусь и сам, на час,

но продолжу свой рассказ.

Из деревни через год

заказным — пришел развод.

И поэт женился быстро

на племяннице министра

по делам литератур.

Ах, как много в мире дур.

Мне напомнят — не пошли…

Но дела его пошли.

Книга первая, вторая.

Критик, слезы утирая,

из платочка — два ведра

выжимает для пера.

Только прячется поэт

от журналов и газет.

Снова всхлипывает критик:

— У него, наверно, кризис.

А поэт с квитком в горсти

мчит к ломбарду на такси.

А в ломбарде говорят:

— Срок просрочен, ценник снят.

И суровым басом бога:

— На земле ломбардов много,

а душа всего одна,

Крой отсюда, старина…

И других не зная мест,

наш поэт пошел на… съезд.

Он светился, словно гелий.

Все кричали — гений, гений!

Воспарил поэт, воспрял,

прочно в гениях застрял.

Почему, не зная сам,

он писал, писал, писал.

Издавал за книгой книгу.

Ездил в Сочи, ездил в Ригу.

За границей побывал.

И писал, писал, писал.

На груди носил медаль.

Вот и все. «А где мораль? —

Спросят, — столько намарали?!»

Что поделать, нет морали.

Сказка есть. Морали нет.

…жил да был один поэт…

* * *

Зимою город меньше раза в два.

Похрустывают мерзлые слова.

В автобусах теснее, но теплее.

И так загримирована аллея

под чистое постельное белье

Дома вдоль улиц, выстроившись в ряд,

дверями, как зубами, тарахтят.

И прячут бледнолицые девицы

худые пальцы-спицы в рукавицы,

а солнце, охладевшее к земле,

болтается в серебряной золе.

И часа не пройдешь — замерзнет нос,

как старый перезрелый абрикос

наморщится, в платочек протекая.

И по привычке небо протыкая,

над крышами взвивающийся шпиль

орет, сдурев: «Я — вертел! Дайте гриль!»

Дикая любовь

Больные зубы — хуже нет недуга,

а тут еще прекрасный наворот —

влюбиться в стоматолога, в хирурга,

который между прочим зубы рвет.

Какая бестолковая случайность.

— Откройте рот. Закройте…

И потом,

со мной еще такого не случалось,

чтоб я дарил талончик на прием.

Зубная боль — под левую лопатку,

а там не зуб, там в общем-то крупней…

И не понять — какому богу взятку

мне надо дать, чтоб объясниться с ней.

Не скажешь ведь, в уютном кресле сидя,

где зуб на зуб от страха не идет:

«Я вас люблю так искренне, так сильно…»

Войдешь, и слышишь вновь:

— Откройте рот.

А что мне рот, когда сильнее зуба

болит внутри! Да что там говорить! —

Зуб можно вырвать, но смешно и глупо,

когда душа… ее не удалить.

Прощаю зуб, но как мне быть с любовью?

Есть у судьбы особая печать,

и за любовь мы чаще платим болью…

— Откройте рот. Придется удалять.

Инкубатор

Могучие грозные дяди,

имея приличный оклад,

в костюмах лоснящихся сзади

уверенно в креслах сидят.

Не курицы и не гусыни,

но место для высидки есть…

щедра на таланты Россия,

талантов в России не счесть!

Высиживать может не каждый.

И первого встречного зад

без выучки многоэтажной

на высидку не утвердят.

И дяди гордятся местами,

у них исторический труд:

таланты растут под задами,

таланты, как надо, растут!

И жен, и отечества ради,

листая, как судьбы, листы,

могучие грозные дяди

размашисто ставят кресты.

Да что там! Не дяди — атланты!

Шуршат над столами года,

высиживаются таланты

и гении… иногда.

Монолог бывшего

уличного пса

Я собака, я не плачу,

я скулю на лунный свет.

Обещали жизнь собачью,

а собачьей жизни нет.

В черный год меня позвали,

пригласили в конуру.

На цепи и без медали

я когда-нибудь умру.

Мне ошейник режет шкуру,

под хвостом живет блоха,

и плывут куда-то сдуру