Книга Забудь обо мне - Айя Субботина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Значит вот так, Заяц, даже не посмотрела, что тебе «старик» привез?
А я старался. Даже, можно сказать, рассчитывал на благодарный поцелуй. С языком и продолжением.
Уже даже собираюсь найти причину, чтобы отлучиться, найти засранку и сделать ей внушение, почему со мной ее штучки в «игнор» не сработают, но отвлекаюсь на телефон.
Мила. Каким-то непонятным мне образом жена умеет обломать кайф, напомнив о себе как раз в тот момент, когда я готов оторваться по полной.
Извиняюсь, встаю из-за стола и отхожу подальше, примерно представляя, о чем будет разговор: «Вернулся из Парижа, со мной даже не увиделся, снова к своим мужикам рванул!»
— Мил, ну хватит, — лениво тяну я, когда она выдает всю заранее подготовленную обвинительную речь. — Я тебе погремушки привез, мало что ли?
— Мне ты нужен! — У жены срывается голос. — Марк, мы почти не видимся, не разговариваем, мы… становимся чужими людьми. Я тянусь к тебе как могу, делаю все, что ты хочешь, а ты меня… как котенка… мокрого…
Мила ревет.
Я бы мог сказать, что ее формулировки неточны, потому что я никогда не просил ее стать кем-то другим, что-то поменять или как-то под меня прогнуться. Мог бы сказать, что когда люди в браке десять лет — между ними уже давно не горит и не искрит.
Но это же моя жена. Она… ну, не чужой человек и не клубная шалава, чтобы так с ней разговаривать. Так что заталкиваю грубости в задницу, мысленно рисую большой жирный крест на своих планах поймать Зайца и, смягчаясь, говорю:
— Прости, Милка-шоколадка, чет я реально натупил. Сейчас уже выпил — за руль не сяду.
Она громко сопит в ответ, но не пытается продавить свое. За то и ценю: обычно, стоит уступить, тебя сразу начинают прессовать, стучать по башке. Мила не обостряет.
— Давай завтра в тот новый рест? Японский, забыл, как называется. Нажремся сырой рыбы и несоленого риса, напьемся саке, разобьем на счастье два набора палочек.
— Утром приедешь? — немного оттаивает жена.
— В девять как штык.
— Хорошо. — Вздыхает. — Дал же бог мужа, — уже кокетничает.
— Мил?
— Ну что? — смеется, как будто это я минуту назад отчитывал ее за невнимание и нежелание работать над укреплением брака.
— Погремушки понравились?
— Завтра скажу!
— Завтра я их сам на тебя надену.
— Дурак ты, Миллер! Люблю тебя.
Я тоже говорю, что люблю, желаю спокойной ночи и выключаю телефон.
Снова жду укора совести, потому что я уже очень давно не люблю Милу, и не уверен, что то, с чего у нас начиналось, тоже было любовью.
Зато я забочусь о ней, оберегаю и, совершенно точно, никогда не разведусь.
Но если, скажем, на голову Миле свалится молодой и красивый, и она решит упорхнуть в свободное плаванье — держать не буду. И выдохну с облегчением.
«Я тебя УБЬЮ!» — пишу Танян, когда, наконец, перехожу по присланной ей час назад ссылке.
«Расчленю с особой жесткостью! Прокляну! И больше никогда не скажу, что макияж у тебя — говно, и платье полнит, и бухать с тобой не буду, когда Семочка…»
Задерживаю палец над гневной тирадой, вспоминаю, что Танян — моя подруга, можно сказать — сестра по душу, и говорить ей, что она второй год жизни тратит на Семена Виноградова мамочкиного сынка, лодыря и любителя гулять на папины деньги. Которые у него то есть, то нет.
Удаляю ту часть предложения, где про Семочку, и отправляю.
Перекатываюсь на живот, подтягиваю поближе мой походный ноутбук, и разглядываю пеструю от всяких рекламных баннеров, страницу сайта знакомств.
Танян все-таки сделала это.
Уже месяц грозится внести разнообразие в мой тухлый образ жизни, а когда я перестала дергаться, решив, что погрозит — и перестанет, нанесла свой подлый удар в спину.
Звонит телефон и я, поправив наушники, говорю:
— Ты нарочно выбрала фотографию, где у меня лицо как у овечки Долли?
— У тебя там очень секси вид, — энергично что-то жуя, отвечает Танян.
— Так, коза! — ору в трубку. — Кто худеет? Кто не жрет на ночь?!
— Это капуста.
— Капуста в бургере размером с африканский континент?
Судя по громкому шелесту на том конце связи, я попала «в яблочко».
Вот для этого и нужны подруги: кто еще, как не такая же вечная любительница обожраться на ночь, скажет ей, что эти ночные вылазки к холодильнику уменьшают шансы устроить личную жизнь? Тем более с ее-то Семочкой, у которого просто охренеть какие требования к параметрам.
Что она в нем нашла?
— Я ничего больше посмотреть не могу, — после безуспешных попыток потыкать в разные пункты анкеты сообщаю я.
— Пароль и логин скинула тебе в почту.
— Ладно.
Выключаю разговор, иду в почту, ввожу данные в окно входа.
Прощелкиваю целую кучу каких-то всплывающих окон: «вам симпатия», «Сергей вам подмигнул», «Пока вас не было на сайте, вашим профилем интересовались…»
Все это мне не интересно.
Не потому что я — сноб.
И не потому, что не верю, что судьба найдет и в интернете.
Просто, как у любой серьезной девушки, не желающей отдавать себя в руки кому попало и желающей максимально сократить риски, у меня есть четкое понимание и даже видение человека, с кем бы я была готова попробовать что-то более серьезное, чем пару вечеров в клубе или чай с рогаликами. Всего этого мне хватило с бывшими.
Я знаю, что умная, красивая, без материальных трудностей. Работаю учителем младших классов, люблю малышню и люблю тридцать пар «моих родителей». Работаю, хоть могла бы и не работать, а быть, как это модно сейчас говорить, «в творческом поиске».
Так что и мужчина мне нужен… Ну, не Семочка Виноградов.
Взрослый — старше тридцати, а лучше — тридцать пять с хвостом. Без детей — чтобы мы с ним были на равных. Материально обеспеченный, чтобы я точно знала, что не стала билетом в жизнь для очередного альфонса и искателя духовных скреп под пальмами Таиланда. Чтобы был очень-очень высоким качком, с татухами в полный рост, дерзким взглядом, щетиной, как у Джерарда Батлера, и здоровенными ручищами.
И чтобы не жевал сопли, а перебросил через плечо, сказал «В ЗАГС, женщина, и никаких гвоздей!», и чтобы полностью удовлетворял все мои сексуальные потребности. Одним только взглядом.
Мое внимание привлекает доносящийся в открытое окно дружный мужской смех, выразительный хриплый баритон Миллера, наверняка рассказывающего, какую «рыбу» он поймал на Елисейских полях, и как ее «жарил».