Книга Победный ветер, ясный день - Виктория Платова

Такарабунэ — племя пигмеев? Такарабунэ — тот самый дракон,угнездившийся в носу? Догадки — самые сладостные, самые мальчишеские, самыеневерные — окружили Пашку. Он мог бы простоять целый день, пытаясь понять, чтоже это такое — такарабунэ. Но Виташа вовсе не собирался задерживаться здесьнадолго. Бескрылый человек, он и есть бескрылый!

— Так мы лезем или нет? — поторопил Пашкуон. — Или так и будем здесь торчать?

— Лезем! — Пашка решительно тряхнул всклокоченнойшевелюрой и уцепился за свисавший с борта конец веревки: сначала глазами, азатем и руками.

Но «летучий голландец» с чудным именем решил проявитьхарактер: веревка оказалась гнилой и легко отделилась от яхты.

Не удержав равновесия, Пашка свалился наземь вместе собрывком расплетенной пеньки. А торчащий из кармана бинокль больно ударил егопо боку.

Жалкое, унизительное для скаута падение не осталосьнезамеченным, — злодей Виташа противно захихикал. Хихиканье доносилосьоткуда-то сверху: пока Пашка выяснял отношения с пенькой и биноклем, Виташауспел забраться на яхту. Интересно, каким образом?

— Что ты копаешься?.. Здесь же лестница веревочная, тыее не усек, что ли?

— Еще как усек! Я просто тебя прове… — Дальше можно непродолжать, ярость все равно запоздала: Виташа успел исчезнуть на палубе,злодей!

…На корме и вправду оказалась веревочная лестница. Ивыглядела она вполне надежно. И к тому же уже была испытана Виташей. Ноподниматься Пашка не спешил. Пусть первооткрыватели поторопятся, а он ужкак-нибудь в сторонке постоит.

Не больно-то нужно, будь ты хоть «Такарабунэ», хоть кто! Ивсе же, все же…

Пашка даже скрипнул зубами от жалости к себе: он сам виноватв том, что по мертвой птице, по мертвому ветру скользят теперь не его, аВиташины пятки.

Равнодушные пятки, которые даже не задумываются о том, чтозначит — Такарабунэ!

— Ну, что там? — воззвал Пашка покровительственнымголосом.

Ответа не последовало. И вообще, на яхте было подозрительнотихо. Ни шороха, ни звука шагов, ни обычного Виташиного посапывания.

— Ты где?!

И снова — никакого ответа.

По спине мальчика поползли мурашки.

Не такой уж ты храбрый, Павел Константинович, каким хочешьказаться. И почему ты решил, что «такарабунэ» — это птица?

Или — ветер? Или — ничем себя не запятнанное племя пигмеев?Быть может, «такарабунэ» — это ловушка! Для дурачков, которые беспечно позабылио «летучих голландцах»! Для дурачков по имени Паша и Виташа!

— Эй! — снова крикнул Пашка. И не услышал своегоголоса.

Почему же он все еще здесь, в проклятом эллинге, у проклятойяхты? Потому что скаут никогда не бросает друга в беде, вот почему!

Не такой уж Виташа друг, если разобраться, так, летнийприятель от летней скуки, к тому же — нытик, каких мало. И бедоносец, какутверждает Пашкина бабка.

Но скаут никогда! Не бросает! В беде! Даже бедоносца инытика!

Упиваясь так неожиданно прорезавшимся благородством, Пашкаподтянул к себе лестницу. И почти тотчас же с сипом и воем ему на голову рухнулВиташа. Только чудом Пашка удержался на ногах, а Виташа…

— Там! — трясясь как осиновый лист, прошелестелон. — Там…

«Там» было что-то ужасное — хотя бы потому, что Виташувырвало. Опорожнив желудок, он упал на четвереньки и пополз к спасительнойщели, отделявшей склеп с яхтой от яркого июльского дня. По уму, Пашке следовалобы присоединиться к очумевшему приятелю и, уже находясь в безопасности,расспросить его обо всем. Но разве можно довольствоваться информацией из вторыхрук? И потом ведь — яхта не сожрала Виташу, хотя могла бы. Она выплюнула его,живого и здорового, только слегка повредившегося в мозгах от страха. Значит, ис ним, Пашкой, ничего не случится. Не должно случиться. Не должно.

А уж со своим страхом он как-нибудь справится.

Придя к такому выводу и ощутив легкое покалывание впозвоночнике, Пашка полез наверх, прямо в пасть меднолобому — илимеднолобой? — «Такарабунэ».

…Наверху было гораздо светлее — из-за небольших прямоугольныхокошек, прорезанных в воротах эллинга. Во всяком случае, палуба была как наладони, вся, до последнего уголка: приземистая рубка, такие же приземистыекнехты, маленькая, пятнистая от ржавчины лебедка для поднятия якоря… И парус,свисавший с мачты. Тот самый кусок рваной прокопченной ткани.

Снизу он не казался таким огромным! И таким.., таким живым!

Парус чуть заметно трепетал от приснившегося ему ветра — илиэто Виташа потревожил его сон? Одно из двух.

А может быть, третье?

И не это ли третье снесло крышу несчастному бедоносцу?

Спокойно, Павел Константинович, спокойно. Уж за своюголовушку ты можешь не опасаться. Вдох-выдох, вдох-выдох, как учил великийБи-Пи, дряхлая парусиновая тряпка для тебя не соперник.

Парус — а это действительно был парус, никакая нетряпка, — похоже, прочитал Пашкины дерзкие мысли. И замер, затаил дыхание.

И Пашка затаил дыхание. И сделал маленький шажок вперед.

Но парус на провокацию не поддался: прикинулся неживым,совсем как занавес в театре. В театре Пашка, по причине одиннадцати лет ипроживания в захолустном Мартышкино, бывал не так уж часто, раз пять, небольше. Четыре раза они с классом ездили в Питер, а пятый… В пятый раз театрсам пожаловал к ним в школу и оккупировал спортивный зал. Вообще-то, это был нетеатр, а сборище трех придурков самого замшелого возраста — примерно Пашкинойбабки, никак не младше… Трех голодных замшелых придурков. Пашка сам видел, какони наворачивали котлеты и компот в школьной столовой. Перед самым спектаклем.

Спектакль назывался «Маленькая Баба-яга».

И скептически настроенный Пашка некоторое время гадал, ктоже из троих будет этой самой маленькой Бабой-ягой: старая грымза или плоховыбритый чудик, похожий на цыгана. Третьего — самого древнего и к тому жебородатого — Пашка отверг сразу же: цыганистая Баба-яга — это еще куда ни шло,но с бородой…

Маленькой Бабой-ягой, как и следовало ожидать, оказаласьстарая грымза. Даже из последнего ряда, где устроился Пашка, были видны еескорбные морщины. А старый хрыч с бородой играл Ворона, все время поучавшегоБабу-ягу, как жить. По ходу пьесы у него вылетела вставная челюсть, и это былосамым убойным местом во всем спектакле.

Но не менее убойным оказалось то, что Пашка этого незаметил. Как не заметил всего остального. А к середине плюгавого представленияперекочевал с последнего ряда на первый. И все из-за актрисы, появившейся всамый последний момент.

Прямо на сцене.

Актеров было не трое — четверо! Четвертую, самую главную,Пашка не заметил.